типов, мерявшихся крутизной.
Просто Кирилл снял с лица балаклаву.
Глава 20
Он даже ружье с плеча снимать не стал, дабы не нарушать целостности образа. Какого образа? Местной нежити, разумеется.
Заливая верещавших недорезанной свиньей братцев волной накопившегося гнева, Кирилл медленно приблизился почти вплотную к трусливым гнусам и процедил:
— Напрасно вы рискнули нарушить мое уединение, человекообразные. Надо было старших слушать, они ведь вас предупреждали. Теперь все, допрыгались.
Колян икнул, закатил глаза и завалился на бок, едва не придавив совершенно ошалевшего парнишку, побелевшими от ужаса глазами смотревшего на Кирилла.
Второй, оборвав визгливое соло на самой высокой ноте, упал на колени и поковылял к «нежити»:
— П‑п‑прости нас! Мы не думали…
— А надо было думать, вкусняшки, надо, — промурлыкал Кирилл, облизнувшись. — Давненько я людишек не пробовал, забыл уже сладкий вкус вашего мяса. Да и зверь косточки погрызть не прочь.
Теперь самое главное — не заржать. Злоба и ярость, раздраженно матерясь по поводу невозможности работать в таких условиях, покинули место действия. Ведь эти болваны даже не попытались достать оружие — один в обморок эмигрировал, а другой…
Алабай брезгливо чихнул и рыкнул погромче, заставляя приближающегося Витька замереть в луже собственной мочи.
Клацая зубами так, что сохранность языка оставалась загадкой, скот загнусил:
— Н‑н‑но зачем же есть нас, к‑к‑когда есть молодое нежное мяско? П‑п‑посмотрите, какой славный пацанчик! П‑п‑примите его в качестве жертвы, г‑г‑господин, и клянусь, что буду привозить вам новые к‑к‑каждый месяц! Т‑т‑только не убивайте! А хотите — берите пацана и вот эту — т‑т‑тушу, — он угодливо указал на валявшееся в отключке тело брата. — Я даже п‑п‑помогу отнести, куда скажете. Или тут к‑к‑кушать будете?
Вот скотина, а? Готов жизнью брата выкупить свою никчемную шкурку. Высокие отношения!
Кирилл не удержался и от всей души врезал ногой в трясущийся подбородок.
Мерзкий хрустящий звук, фонтан кровищи из пасти, нудный, раздражающий барабанные перепонки вой, осколки зубов, выплевываемые вместе с кровью — хор‑р‑роший получился удар!
Впервые за последние два года Кирилл получил дивиденды от своей изуродованной внешности. Может, именно это имел в виду старец Никодим, утверждая, что Кирилл нужен здесь?
Спасение неизвестного мальчонки? Хотя не такого уж неизвестного, имя алюминиевого короля Владимира Павловича Тарасова было хорошо известно не только в финансовых кругах. Так что спасает он сейчас алюминиевого принца.
Нет, спасает он несчастного запуганного пацаненка, совсем сомлевшего от ужаса. Ничего, парень, самое страшное уже позади, просто ты пока об этом не знаешь. Потерпи немного, малыш.
Кирилл наклонился к псу и шепнул:
— Успокой ребенка, а я пока займусь сладкой парочкой.
Алабай направился к мальчику, лег рядом и ласково лизнул заплаканную мордашку. Парнишка, вконец измотанный непрекращающимся ужасом сегодняшнего дня, недоверчиво посмотрел на гиганта и, получив очередной облиз носа, гусеничкой (по‑другому со связанными руками сложно) подполз к собаке вплотную и зарылся лицом в густую шерсть, спрятавшись там от зла.
Ну, вот и отлично, пора заняться опарышами.
Кирилл без всякого сожаления осмотрел быстро наливавшуюся фиолетовым, жутко деформированную нижнюю часть лица Витька. Похоже, сломана челюсть. Или обе? А, без разницы.
— Ну что? — усмехнулся он, легонько пнув бандюгана в бок. — Ты готов? Мой пес занялся мальчиком, а я займусь вашими телами.
Но Витек вовсе не хотел становиться телом, о чем он и попытался сообщить «нежити». Вот только сломанная челюсть хорошей дикции не способствует. Никак.
Трясущееся желе, с трудом сохраняя форму человека, попыталось подползти к «господину» и облобызать его походный ботинок. Но ботинок, предпочитавший жесткое садо‑мазо в отношениях с подобными типами, увернулся и пнул желе в другой бок, для симметрии.
А потом Кирилл достал из кармана складной нож и медленно открыл его. Гугнеж Витька опять перешел в вой, это начинало действовать на нервы. Да и мальчишка вон трясется все сильнее. В общем, хватит развлекаться, пора действовать.
Удар ребром ладони в сонную артерию — и стало тихо. Звон комарья не в счет.
— Тимыч, как там мальчик? — Кирилл пока не приближаться к малышу, бедняга и так натерпелся.
Алабай ласково заворчал и ткнул прильнувшего к нему парнишку носом. Но тот вжался еще сильнее.
— Слушай, а как тебя зовут?
Молчание, прерываемое судорожными всхлипами.
— Ладно, ты пока с Тимкой побудь, а я этими поганцами займусь. Больше они тебя не тронут.
Вот и леска пригодилась. Прочная, рассчитанная на крупную щуку (а вдруг?), фиг порвешь. Особенно если связать определенным образом.
Каким? Не очень приятным в исполнении, зато весьма эффективным при вразумлении таких вот ублюдочных извращенцев, как эти двое.
Кирилл оттащил грузные туши «тургеневских барышень» к доту и прислонил их к стене. Затем сходил к джипу, покопавшись в багажнике, отыскал там тканевые перчатки для грязной работы (куда уж грязнее!), надел их и, вернувшись к братишкам, приступил к реализации задуманного.
Приспустив с обоих штанцы, брезгливо морщась, вытащил причиндалы «героев» и с помощью лески петлей соединил связанные впереди руки с самым дорогим.
Теперь любая попытка освободить руки туго перетягивала самое дорогое у основания. А учитывая, что это именно леска, а не веревка, слишком настойчивое стремление к свободе могло привести к добровольной кастрации. «Срубил он нашу елочку под самый корешок».
Ноги поганцам Кирилл связывать не стал. А зачем? Все мысли и желания братишек в ближайшем будущем будут сосредоточены вокруг их отростков.
Вот и ладушки. Теперь — забрать мобильники, проколоть покрышки джипа, слить бензин. Ничего не забыл? А, вот еще что.
Кирилл снова вытащил нож и нацарапал на капоте «Фольксвагена»: «Забудьте сюда дорогу. В следующий раз утоплю в болоте».
Нежить он или где?
Натянув на голову балаклаву, Кирилл подошел наконец к мальчику:
— Малыш, нам пора. Сюда в любой момент могут вернуться дружки этих уродов, а мне тебя еще маме с папой вернуть надо.
— К маме? — Парнишка вздрогнул и чуть приподнял лицо.
И увидел перед собой вовсе не чудище, как ему показалось вначале, а обычного дядю в черной шапке‑маске с прорезями для глаз. Ну, как у ниндзя в кино. А сквозь прорезь на него смотрели сочувствующие и очень добрые глаза. Ребенок ощущал доброту, исходящую от этого дяди, все сильнее и сильнее. Она словно заворачивала его измученную душу в уютное теплое одеяло, закрывая от страшного,
