Обалдеть! Я таких никогда не видела! Можно, я ее возьму?
– Неть! Ника сама! – сердито сообщила моя дочка и потянулась к полу.
Я выполнила ее требование, и крохотная малышка, подтянув джинсики, победно посмотрела на слегка обалдевшую Ингу:
– Вот! Ника сама! – и показала язык.
– Улечка, это как? – отмерла, наконец, моя маленькая подружка. – Она что, уже разговаривает?! И ходит?! И… и кривляется?!!
– Ты же видишь, – усмехнулась я, – и слышишь. Зачем спрашивать?
– Но ведь ей только восемь месяцев! – это не менее озадаченная Алина присоединилась. – В этом возрасте детишки обычно лопочут и агукают, в лучшем случае – пару слогов выдают. И ходить ей еще рано, тело не готово!
– Это ты Нике попытайся объяснить, что ей рано, а что – нет, – подошла Саша, забиравшая Мая из багажного отделения.
Соскучившийся пес тоненько повизгивал, обиженно глядя на нас поверх намордника, что, учитывая его размеры и общую завершенность облика, выглядело довольно забавно.
– Май! – малышка заторопилась к другу.
Пес припал на передние лапы и попытался сквозь намордник расцеловать обожаемую хозяйку. Не получилось. Расстроился.
– Снять! – Ника вцепилась в сооружение, больше напоминавшее металлическую корзинку для покупок в универсаме, чем намордник. – Снять! Маю плохо!
– Снимем, но потом, позже, – я снова подхватила дочку на руки. – Здесь нельзя.
– Пусти! Ника сама!
– Солнышко, ты же у меня умница и должна понимать, что, если ты пойдешь сама, мы до машины будем добираться очень долго. А значит, и намордник с Мая снимем не скоро. Ну что, сама или на маме?
– На маме, – важно согласился ребеныш.
– Ребята, вы хоть рты-то закройте, – хихикнула Сашка, глядя на семейство Левандовских.
– Ни фига ж себе! – вот так высказал общее мнение утонченный эстет и музыкант Артур.
– Ничего, привыкнете. Машина-то где? Или мы на автобусе? – я нетерпеливо притопнула, словно стреноженная лошадь.
– Обижаешь! – возмутился Артур, уцепил наши чемоданы и направился к выходу.
Оказалось, что нас встречают на мини-вэне.
– Молодцы, сообразили, да, Никуська? – я поудобнее усадила дочь. – А то твоя мама уже засомневалась в адекватности и полноценности тети Алины и дяди Артура. Очень уж они смешно выглядели, когда тебя рассматривали.
– Вот ведь злыдня! – рассмеялась Алина, повернувшись к нам с переднего сиденья. – Как же мы рады вас видеть, Аннушка! Мы так соскучились! Не уезжай больше так надолго, ладно?
– Улечка, ты теперь останешься дома насовсем? – Инга, устроившаяся рядом, прижалась ко мне и умоляюще заглядывала в глаза.
– Где тот дом? – Губы неожиданно задрожали.
– Ну как это! – девочка аж подпрыгнула от возбуждения. – А ваша с дядькой Алькой квартира?
– Там есть кому жить.
– Нет! Ничего подобного! Эта гадина там жить не будет! Она вообще…
– Инга! – строгий оклик отца прервал возмущенные вопли Кузнечика. – Не лезь, куда тебя не просят!
– Ну и пожалуйста, – девочка обиженно надула губы и замолчала.
Долго расстраиваться ей не позволил Май. Пес, освобожденный наконец от намордника, почувствовал настроение Инги и, приподнявшись с пола, лизнул ее в нос. А потом уложил громадную башку девочке на колени и довольно прикрыл глаза.
Мир был восстановлен, мы поехали домой. К Левандовским. Где, как обычно, необъятным полем раскинулся посреди гостиной стол, на котором не было ни одного свободного сантиметра. Товарищ Лукулл удавился бы от зависти при виде этого изобилия.
Хлопотунья Ирина Ильинична – женщина строжайших принципов, отступать от которых не собирается. Гостя нужно накормить!
Хотя в ее исполнении гостей скорее откармливали. И беднягам после обильнейшей трапезы приходилось туго. Под беднягами я имею в виду животы гостей.
Внешне ни Ирина Ильинична, ни Сергей Львович особо не изменились, и это было здорово. Моложавый, подтянутый генерал и его статная супруга встретили нас у порога.
Но при виде Ники они мгновенно превратились в восхищенных бабушку и дедушку. Какой там генерал, где та супруга! Сомлевшие от восторга, теплые лица, сияющие глаза. Они, отталкивая друг дружку, пытались забрать и потискать малышку.
Они действительно любили мою дочь, искренне и нежно. И от всего этого мой нос зашмыгал, губы задрожали, а в уголки глаз заспешили слезы.
Ведь так случилось, что родных бабушек и дедушек у Ники нет.
Зато есть Левандовские.
Тем временем дочка, пару минут озадаченно рассматривавшая воркующих стариков, разулыбалась и, по очереди показывая пальчиком, обозначила:
– Деда! Баба!
Восторг зашкалило.
А потом мы рассаживались вокруг стола, а потом, перебивая друг друга, рассказывали о том, как жили, что было. Шумели, смеялись, ели, пили.
И ни разу, ни единым словом не коснулись пульсирующей болью темы.
Пока раскрасневшаяся Ника, сверкая глазенками, не соскочила с коленей дедушки Сережи и не побежала к изящному секретеру, вальяжно устроившемуся у противоположной стены.
– Ника, деточка, ты куда? – всполошилась Ирина Ильинична. – Пирожочек возьми, вкусный!
– Там! – малышка уже стояла возле секретера и тянула руку вверх. – Дай!
– Что тебе дать, Куська? – Инга, моментально придумавшая для моей дочки персональное имя (я же, к примеру, для нее Уля), выскочила из-за стола и подбежала к малышке. – Это?
– Неть! – Ника оттолкнула забавную фарфоровую собачку, протянутую Кузнечиком. – Там папа! Дай!
– Но… – растерялась Инга. – Какой папа, где?
– Ручки! – скомандовала дочка.
Подошедший Артур поднял ребенка. Следующая команда, сопровождаемая указующим жестом:
– Дай! Папа! Дай!
– Как она увидела? – Артур вытащил из частокола фотографий в рамках, стоявших на секретере, снимок хохочущего, здорового, радующегося жизни Алексея Майорова. – Он же заставлен другими фотографиями!
– Дай!
Ника выхватила фото отца и погладила картинку. Потом прижала к груди и повернулась ко мне:
– Папе больно!
Тяжелеющей каплей повисла тишина. Ирина Ильинична прижала ко рту морщинистую ладонь, пальцы мелко-мелко тряслись. Генерал с силой провел левой рукой по седой шевелюре, а потом помассировал сердце.
Капля тишины становилась все тяжелее и тяжелее, пока не шлепнулась грузно на пол, разлетевшись на возгласы:
– Откуда она знает?
– Как, как могла заметить?
– Что это значит?
– Господи, деточка, да кто же ты?
Последний вопрос, который тихо выдохнула Ирина Ильинична, прозвучал неожиданно громко. Или это
