— Я жду ваших приказаний, товарищ лейтенант. Примак, резко хромая, подошел к столу, зашелестел

бумагами.

— Вот письмо на завод. Возьми самую лучшую машину. Надеюсь на тебя. Выезжай немедленно. Я должен через четыре дня иметь детали.

* * *

Перед Курганом, километрах в семидесяти, тракт сначала неприметно для глаза, а потом все круче забирает в гору, и от этого начинает казаться, что вековые деревья, сдавившие с двух сторон дорогу, растут криво: вот-вот повалятся и подомнут грузовик вместе с одиноким шофером. Нет здесь жилья поблизости. Вокруг не взгорьях и увалах тесно растут голые сосны, а в лога> и овражках — длиннолапые ели, корявые осины, непролазные чащи ольшаника, В провалах притаились под снегом глубокие лесные озера. Ударяется в тяжелые сугробы и глохнет выхлоп мотора, будто он начал давать перебои, и шофер наклоняет голову, тревожно прислушивается, пальцы крепче сжимают руль, а нога сильнее давит на педаль, чтобы засветло миновать эти хмурые, глухие места.

Перевал подкатывается незаметно — дорога делает петлю и вдруг падает до горизонта, как подрубленная береза, прямая и белая, в поперечных черных проталинах. Тяжелый грузовик сам набирает скорость и летит вниз бесшумно, словно коршун с неба, лишь хрусткий наст подпевает колесам да морозная пыль — куржак — оседает на ветровом стекле. Заманчиво наверстывать здесь потерянные путевые минуты, но не увлекайся, водитель: в конце прямого трехкилометрового спуска опасное место; по неписаной шоферской географии называется оно Кривым Коленом. Тракт словно обрывается, круто поворачивает, обходя глубокий провал. Начинай издали притормаживать, не тормозами — мотором, а не то раскрутит машину по скользкому насту и пропадешь к чертовой матери, как веселый шофер Саша Обрезков. Только останутся висеть на жестких ветвях кустарника клочки брезента.

Теперь они уже почернели, смерзлись на ветру и кажутся сморщенными пожухлыми листьями, уцелевшими с осени. Других следов страшной аварии не сохранила твердая скала, а прорубь на озере затянуло свежим ледком и замело глубоким пушистым снегом.

Горшков постоял на краю обрыва со снятой шапкой в руке, поежился на ледяном ветру. Перед самым обрывом от дороги косо отходила и терялась в лесу узкая просека; мелькнуло воспоминание: «Здесь она собирала для меня землянику…» Но мысли сразу же вернулись к заботам, к дороге.

Автомобиль стоял под прикрытием нависшей над трактом гранитной глыбы. От его радиатора веяло спокойным ровным теплом, как от широкой груди здорового человека. Триста километров прошла с пяти часов утра эта машина, мимо пронеслись Катайск, Каменск, Шадринск, Каргополье — белоцерковные зауральские города. Через каждые полсотни километров Горшков доставал кисет и, не отпуская рулевого колеса, одною рукой скручивал цигарку-бревно — сладкую подругу одинокого путника.

Еще сорок километров — и отодвинется назад лес, а по обе стороны тракта потянутся богатые — с тесозыми воротами и крытыми дворами — избы большого кержацкого села Просвет; так оно называется потому, что стоит на границе лесов, а дальше — необозримые курганские степи.

Горшков обошел автомобиль, пощупал тормозные барабаны. Мотор завелся сразу, легко и весело. Через минуту Кривое Колено уже осталось где-то внизу, в сером морозном тумане, а навстречу плавно распутывалась и послушно ложилась под колеса извилистая лесная дорога.

Точно по спидометру на сороковом километре появилось село Просвет. У ближней к лесу большой пятистенной избы с затейливыми резными наличниками стояли грузовики, вокруг них хлопотали шоферы и грузчики: заправляли баки горючим из бочек, сливали на снег воду, укутывали кабины брезентами — видно, здесь пускали на постой.

Горшков не чувствовал усталости. Не снижая скорости, он повел машину дальше. Теперь до Кургана рукой подать, каких-нибудь полчаса. А если еще и груз сегодня дадут, тогда можно сразу выехать обратно и заночевать в этом селе.

* * *

Но груз в этот день получить не удалось. Начальник заводского отдела сбыта, ожесточенно царапая небритый подбородок, сказал нервно:

— Товарищ Примак звонил, что вы приедете только завтра. Откуда вы взялись?

— Вы, конечно, знаете про несчастье с шофером Обрезковым? — спросил Горшков. — Детали нужны срочно, Я нажимал, ехал без остановок.

Зазвонил телефон. Начальник развел руками, снял трубку и начал доказывать кому-то, что «таких подшипников не напасешься… Конец года — все фонды выбраны…»

Дверь толкнули из коридора. Вошла женщина с ящиком на плече. Ящик был большой, а женщина маленькая, в телогрейке с подвернутыми рукавами и в солдатских сапогах. Горшков подошел к ней, снял ящик и отнес его в угол; запахло свежей стружкой, морозом и яблоками.

— Это садоводы из Алма-Аты нам к празднику прислали, — объяснила женщина, потирая плечо. Потом повернулась к начальнику и торжественно объявила — На наш отдел досталось двадцать килограммов, Егор Егорович! Будем давать, только у кого есть дети. Это какое-то чудо! Зима, война — и вдруг настоящие яблоки!

Егор Егорович положил трубку на рычаг.

— Так вот, товарищ дорогой, я бы рад, но ведь у нас на снабжении не только ваш комбинат. Сегодня все уже роздано. Ваши пять тонн будут готовы завтра к концу дня. А впрочем, подождите, пройду по цехам, может, и наскребу. Сидите, грейтесь.

Егор Егорович вышел, а Горшков сел на табурет, привалился спиной к стене и закрыл глаза. Только теперь, в тепле, он почувствовал, как устал от непрерывной пятнадцатичасовой гонки по трудной зимней дороге. Стена слегка подрагивала — видно, где-то недалеко работали тяжелые заводские прессы, — разномерно щелкали кругляшки счетов под пальцами маленькой женщины.

— Так вот, дорогой товарищ! — крикнул с порога Егор Егорович. — Я все облазил. Рад бы — ничего не поделаешь. Грузовик можете поставить в заводской гараж, а сами… Погодите-ка, я сейчас позвоню в Дом крестьянина. Все же как-никак ждать вам целые сутки. — Он снял трубку и принялся вызывать: — Город, город!

На стене висела карта Северо-Казахстанской области. Вдоль Омской железной дороги тянулся прямой полоской Сибирский тракт; на нем чернели крапинки: «Лебяжье», «Макушино», «Петухово» и жирная точка — «Петропавловск».

— Не нужно звонить… — сказал Горшков. — У меня недалеко тут знакомые. Съезжу к ним. Только разрешите оставить на заводе прицеп и скажите, когда будет груз.

— Завтра в шестнадцать ноль-ноль. Гарантирую, — Егор Егорович вырвал из блокнота листок и написал на нем несколько слов. — Вот записка охране насчет прицепа. Ну, меня ждут, извините. — Он взял со стола папку и вышел.

Горшков тоже двинулся было за ним, но у двери задержался, нерешительно подошел к женщине.

— Извините… — Дайте мне одно яблоко. Я уплачу, сколько скажете…

Женщина спросила:

— У вас есть ребенок, да?

Она, не колеблясь, достала из ящика яблоко и протянула Горшкову.

Прощаясь, Горшков сильно пожал перепачканные чернилами пальцы женщины, спрятал яблоко на груди под полушубком и вышел.

22

Вечером тракт лежит на лиловом снегу, как лунная дорожка, и кажется, здесь чаще, чем в лесу, расставлены верстовые столбы, потому что освобожденный от прицепа грузовик летит, как торпеда, вслед за своей тенью по этому снежному морю. Дрожащим туманом висит над степью мороз, из перелеска, заметенного сугробами, выбегает на дорогу волк и шарахается в сторону, ослепленный фарами, осыпанный

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату