пульта слышно ее отрывистое дыхание; Лунин открывает один глаз и смотрит на Ивана Андреевича. Приходится сдерживать оркестр…
— Ну как, Ваня?
Иван Андреевич вздрогнул и опять увидел маленькую сцену, фанерные кулисы, бьющих в ладоши ребят. Новикова кланялась перед занавесом; когда она опускала голову, ее большие глаза поднимались вверх, к несуществующим в этом школьном зале ложам и ярусам. На ее лице светилась отсутствующая, грустная улыбка.
Так же, наверно, улыбалась она, прося дать ей, наконец, ведущую роль. И такая же, вероятно, улыбка была на лице его, Ивана Андреевича, в те годы, когда он обивал пороги театральных дирекций… Тетя Клава… Так называют тех, к кому привыкли, кого любят. Ну конечно, уже не в первый раз здесь, на маленькой школьной сцене, она щедро отдает все, что достигнуто и сохранено годами ежедневного каторжного труда у станка…
— Одетту! Тетя Клава, «Лебединое», «Лебединое»! Неожиданно для себя Иван Андреевич встал и пошел к роялю.
Вихрастый пианист быстро уступил место, музыканты с готовностью взялись за смычки.
Иван Андреевич открыл рояль, завернул в сторону оборванную струну и поднял руки над клавишами. В наступившей тишине резко скрипнули на проволоке заржавленные кольца занавеса…
В раздевалке к Ивану Андреевичу подбежал Борис:
— Папа! Как тебе понравилось стихотворение?
Иван Андреевич никак не мог попасть в рукав шубы.
— Ну что же, — рассеянно ответил он, — ведь это Пушкин.
Мальчик громко рассмеялся.
— Какой там Пушкин — мама! Это она заставила меня целых две недели зубрить «Онегина».
Рука сразу нашла рукав: сзади кто-то поддержал шубу. Иван Андреевич обернулся. Музыканты стояли рядом. Анна Захаровна еще придерживала шубу. Иван Андреевич Долго емотрел то ей, то жене в глаза. Потом тихо и серьезно сказал:
— Спасибо…
Его сотрудники молча ждали. Лунин приоткрыл пошире один глаз; он всегда поступал так, когда ждал указаний, которых нет в партитуре. И Иван Андреевич ответил:
— Как член художественного совета я, конечно… Я обязан. Но, видимо, это будет нелегко.
— Вас поддержат коммунисты и актив, — спокойно сказала Анна Захаровна.
На улице горели фонари, мчались троллейбусы. Мальчишки катались на ледяных дорожках. Крупная пушистая снежинка покружилась в воздухе и присела на рукав.
Иван Андреевич снял перчатку, сунул руку в муфту жены и нашел ее теплые пальцы. Он ничего не сказал, но Софья Викторовна ответила пожатием.
Она умела понимать его.
ЧЕРТОПОЛОХ
Д. Ф. Сухоруковой
В суде слушалось уголовное дело. Суть его была в том, что в продуктовый магазин систематически доставлялось мясо по фиктивным накладным, накладные впоследствии уничтожались, а деньги, вырученные от продажи мяса, делились между тремя участниками. Уже были допрошены завмаг и кассирша, наступила очередь кладовщика базы. На предварительном следствии он признал свою вину и теперь просил у суда снисхождения: в его голосе звучало раскаяние, он стоял, опустив седую голову, и рассматривал свои подрагивающие руки; они были красные, натруженные, на правой не хватало двух пальцев.
— Ранение где получили, Иванов? — спросил судья.
— У нас же, в Гатчинском районе, — с готовностью ответил подсудимый и поднял руку так, чтобы она была видна всем. — Осколком. Это когда фашист деревню поджег.
— Врет он! Врет! — раздался взволнованный голос. Люди в зале зашумели, начали оглядываться. Судья
постучал карандашом по столу.
— Прошу соблюдать порядок. Кто это сказал?
— Я сказала! Я… — По проходу к судейскому столу шла женщина. — Врет он, товарищи судьи. Он на Иванов и в войну в Гатчинском районе не был!
Судья оглядел женщину: над большими светлыми глазами брови сведены в прямую линию, шаль сбилась на затылок, пальто расстегнуто.
— Вы знаете эту гражданку, подсудимый? Тот посмотрел на женщину удивленно.
— Первый раз вижу.
— Неправда! Он говорит неправду. Я сидела и все старалась вспомнить. А когда он показал руку, сразу узнала. Его фамилия Лагутин. Вот!
Подсудимый вздрогнул и прикрыл веками глаза. Судья немного растерялся, он взглянул на заседателей, потом опять постучал по столу, хотя в зале и без того было тихо.
— Как ваша фамилия, гражданка?
— Рыжова. Ольга Дмитриевна Рыжова, — все еще волнуясь, ответила женщина и, не дожидаясь вопросов, продолжала — Я видела Лагутина однажды в сорок третьем году на Урале, в Свердловской области. Вот только деревню забыла: не то Горки, не то Холмы.
Судья откинулся на спинку стула и шепотом посовещался с заседателями.
— Гражданка Рыжова, суд определяет допросить вас в качестве свидетеля. Вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний. Подсудимый Иванов, вы слышали, что говорила гражданка Рыжова?
Подсудимый поднялся с трудом. Его широкое бородатое лицо было растерянно.
— Не знаю. Ее не знаю.
Защитник привстал из-за столика и, спросив разрешения у судьи, обратился к женщине:
— Свидетель Рыжова, как вы попали сюда, в этот зал заседаний?
— Здесь должно слушаться дело насчет жилплощади. Судится моя соседка по квартире.
— Еще вопрос. Вы сказали, что видели подсудимого лишь однажды и было это в сорок третьем году. А вы не ошибаетесь?
— Нет. — Рыжова смотрела в окно, где раскачивались на ветру черные ветви деревьев. — Нет, — твердо повторила она. — Наша встреча продолжалась всего несколько минут, но этих минут не забыть мне.
В зале по-прежнему было тихо. Судья взглянул на посеревшее лицо подсудимого и не стал задавать ему вопросов. Переговорил с заседателями и объявил, что, совещаясь на месте, суд определил: дело слушанием отложить.
Месяц спустя Рыжову вызвали в управление милиции. В кабинете рядом с настольной лампой лежала раскрытая папка. Следователь поднялся навстречу, протянул руку.
— Без вас, товарищ Рыжова, мы вряд ли разоблачили бы преступника до конца. А сейчас нам удалось найти проживающую теперь в Ленинграде его бывшую односельчанку. Она тоже опознала Лагутина. — Следователь взглянул на часы, потом на дверь. — К вам просьба, Ольга Дмитриевна, расскажите все, что знаете. Я понимаю, прошли годы. Но вы постарайтесь, припомните.
— Я помню, — тихо сказала Рыжова. — С тех пор как увидела его в суде, словно сердце
