на дверь, за которой скрылся старшина. — Бери, если хочешь. Только ведь он без резины.
— Без резины? — Примак огорченно взмахнул короткими толстыми руками. — А я где ее возьму? На черта мне сдался такой прицеп?
— Ну, бери тогда вот его, — примирительно сказал капитан, — говорит, что механиком к тебе откомандирован.
Горшков встал. Примак повернулся к нему, взглядом быстрых черных, чуть навыкате глаз критически осмотрел его спутанные пыльные волосы, бледное лицо, починенный комбинезон.
— Что это значит? Вы должны были явиться ещё три дня назад! Где вы пропадали?.. — И, не дав Горшкову ответить, обратился к капитану: — Понимаешь, Алексей Иванович, я умоляю Коновалова, начальника Окружных автомастерских, дать хотя бы одну-две трехтонки. Ты думаешь, он дал? Мираж! Он говорит, машин нет, но я откомандирую к тебе механика, который стоит десяти трехтонок. Смешно! Как будто я могу возить продукцию на живом человеке!
Примак распалялся. Его густые брови-треугольники прыгали на лоб, короткие седые усы топорщились, в них тряслась крошка самосада. Погоны лейтенанта совсем не подходили ни к возрасту Примака, ни к полной, обрюзгшей фигуре. Он говорил без остановок, сам задавал вопросы и сам тут же отвечал на них.
— Теперь где этот механик? Его нет! Большое дело, что у меня срываются перевозки! Он где-то бродит, теряет документы, попадает в комендатуру. Очень мне нужен такой работничек!..
— Если не нужен, отпустите на фронт, — угрюмо вставил Горшков.
— Что?.. — Лейтенант вплотную подковылял к нему. — Нет, вы только послушайте, он поедет на фронт! А здесь кто будет воевать?..
Горшков промолчал. Он с трудом сдерживал непрошеную, неуместную улыбку. Старшина, просунув голову в дверь, давно уже потешался над горячностью лейтенанта; видно, такие случаи повторялись не раз и служили развлечением в тягучие часы дежурства в комендатуре.
Лейтенант вдруг выругался, схватился обеими руками за голову.
— Порожняк! Скоро его подадут. Мильон дел, океан работы! Извини, Алексей Иванович, я потом еще заеду. Ты подумай, может быть, и найдешь резину для прицепа, а?
И прежде чем Горшков успел опомниться, лейтенант схватил его за руку, потащил за собой на улицу и втолкнул в стоящую у подъезда эмку.
— Поехали, Сережа! Живо!
Молоденький паренек-водитель ответил: «Есть поехать живо» — и машина пошла, трясясь и подпрыгивая по крупному булыжнику. Замелькали темные домишки окраинных переулков, станционные огни отодвинулись в сторону и вытянулись в цепочку, сбоку ползли кирпичные заводские корпуса, их закопченные окна подмигивали отблесками электросварки.
— Механик! Шутка сказать! Он мне нужен, как воздух! Только настоящий! Если сработаемся, будете довольны.
Эмка вышла на асфальтовое шоссе. Шофер увеличил скорость. В машине сильно запахло бензином и отработанными газами.
Лейтенант чихнул, закашлялся.
— Чертова душегубка, чтоб ее холера взяла! — выругался он и опустил стекло.
8
— Вот цех. Мы его переоборудовали в первые месяцы войны. Раньше здесь штамповали ножи, вилки, кастрюли. А теперь… — Лейтенант оглянулся. Горшков стоял за его плечом. — Одним словом, работаем для фронта. А вы думаете, так просто было наладить это хозяйство?
Он кивнул на стену, где висела карта Советского Союза.
— План! Конечно, его можно составить и обеспечить снабжение сотен заводов. А каким планом предусмотришь появление тысяч вот таких маленьких производств? А ведь и нам — как вы думаете? — нужны станки, металл, инструмент… Фонды! Это сплошной кошмар! Но, слава богу, есть еще люди! Например, секретарь райкома Николаев. Нам дали кое-что, и мы пустили цех. Работаем ничего себе. Столяры едва успевают сколачивать тару, даже во дворе ящики с продукцией слежены под брезентом.
Примак взмахнул короткими руками и прищурил один глаз.
— Порожняк! Если бы вы, товарищ Горшков, могли представить на минуточку, как трудно получить в наше время товарный вагон — тысяча и одна ночь! И все же диспетчер звонит — подали! А мне стыдно, потому что я буду грузить его целые сутки… Четыре трехтонки — весь мой парк! Шофёры сменяются на ходу. Изделия, продукты, металл, стройматериалы — все надо возить. На хлебозавод я давно уже посылаю ломовую телегу: а попробуйте не подвезти рабочим к обеду хлеб — шутка в деле! Вы думаете, так не бывает?
Он задернул штору и, прихрамывая, заходил по комнате; его старческие одутловатые щеки подрагивали.
— Вы видели мою эмку? Она ведь еще ничего, правда? Ну, так отдаю ее за любой старый грузовик. Думаете, кто-нибудь берет? Нет. В моем гараже стоят еще четыре трехтонки, ну, кузова — холера с ними! — могли бы сделать плотники, доски есть. Нет моторов, коробок передач, я не знаю чего еще… Фронт. Солдат готовится к решающему наступлению, надо дать ему вдоволь боеприпасов, а они лежат здесь под брезентом и ждут грузовика…
Примак перестал расхаживать и остановился перед Горшковым, вопросительно подняв черные брови-треугольники. Тот пристально рассматривал лежащую на на столе бумагу. Лейтенант сел за стол и надел очки, Это было служебное письмо, отпечатанное на фирменном бланке с крупным заголовком: «Металлургический завод».
— Сколько весит ящик с боеприпасами?
— Тридцать килограммов, это без взрывчатки, заряжают в другом месте, — машинально ответил лейтенант. — А что?
— А сколько ящиков помещается в кузов трехтонки?
— Пятьдесят. А что?
Горшков взял из деревянного стаканчика карандаш и, пригнувшись над столом, начал подсчитывать что-то на полях газеты.
— Да вы садитесь, садитесь, — поспешно сказал Примак. Он смотрел на склоненное лицо Горшкова, на его пальцы со следами масла, на потертый комбинезон. «Похож на механика. А глаза грустные. Это хорошо». Почему грустные глаза — хорошо, лейтенант и сам не знал.
Горшков бросил карандаш в стаканчик.
— Получается, что ваши трехтонки ходят загруженными наполовину: груз габаритный, а вес—вот, — он придвинул газету. — Нужны прицепы.
— Открыли Америку! — Лейтенант вздохнул и снял очки. — Думаете, я не пробовал достать? Никто слушать не хочет! Один прицеп, впрочем, предлагают в комендатуре. Так он без резины.
— Вы говорили, что плотник и доски есть. А сварка и два-три слесаря найдутся?
Примак насторожился. Он вдруг почувствовал, что Горшков имеет в виду что-то определенное. Не станет же этот парень молоть попусту… Лейтенант вынул из ящика стола и разложил на газете консервную банку, ломоть хлеба, луковицу и раскрытый карманный нож с присохшими к лезвию хлебными крошками; сильным ударом всадил нож в банку, по краям отверстия выступили рыжие капли томатного соуса.
— Столовая откроется только в четыре утра, для ночной смены. Угощайтесь.
Горшков невольно улыбнулся.
— Я же еще не заработал. А если не справлюсь? Лейтенант развел руками.
— Теряю на этом банку кабачков, большое дело! Давайте знакомиться. Я — Примак, Борис Григорьевич, начальник здешнего комбината. Да вы ешьте, не стесняйтесь. Поспите пока эту ночь здесь, на диване… Так как же с прицепами?
— Товарищ Примак, вы знаете товарную станцию, где задержал меня комендантский патруль?
