С разрешения Лизы Павел с фотографом перенесли картину в проходную комнату, где было светлей и просторней. Каждый занялся своим делом. Фотограф – аппаратурой. Николай Ефремович извлек из одного кармана очки и сказал «так», затем из другого кармана лупу и снова сказал «так». Потом он заходил вокруг портрета, закряхтел, затакал и заохал. Сначала Лизе показалось, что охает он, потому что ему все нравится, но оказалось, совсем наоборот. Охал старичок от возмущения – состояние полотна он счел неудовлетворительным. Голос у него был высокий, скрипучий, он раскраснелся и то и дело обращался к Павлу, призывая его в свидетели чуть ли не вандализма. Чтобы не раздражать нервного профессора, а то, чего доброго, еще удар его хватит, Лиза с Серафимой вышли. Но и до кухни долетало скрипуче-недовольное «сколько утрат», «правый нижний почти потерян», «еще чуть-чуть, и осыпаться начнет».
Присев на диван, профессор что-то зашептал Павлу на ухо, потом вскочил и снова закружил вокруг картины:
– Да и была ли здесь подпись? Посмотри хорошенько.
– Похоже, что нет.
– Так, так. Но отсутствие подписи меня как раз не смущает. У него была такая особенность – не подписывать свои произведения. Согласен?
– Абсолютно.
– Кхе-хе, не подписывать, а еще реже датировать, что, разумеется, служило немалым препятствием для установления авторства, – профессор, наклонившись, буравил взглядом обратную сторону портрета. Сима рванулась было смахнуть пыть, но Лиза ее удержала.
– Не один десяток лет мучились с составлением списка…
– Списка его произведений?
– Совершенно справедливо. Первую попытку он предпринял как раз таки сам, но дал далеко не полный перечень работ. Теперь самым полным считается список… Вообще, откровенно скажу, вряд ли встретишь другого такого мастера, в наследии которого числилось бы столько копий. Зачастую его же ученики свою работу приписывали самому Брюллову, – голос старичка взмыл до фальцета, – изнаночку, изнаночку не забудьте и кромки тоже. – Теперь он обращался к фотографу и ткнул шишкастым пальцем на оборотную сторону портрета.
– Да уж, задали задачку. Все-таки, Павлуш, не понимаю, как так можно? Никакой ответственности у твоей протеже…
– Бывает, Николай Ефремович, – примиряюще отвечал Павел.
– Д-а-а уж, – скрипел в ответ старикан. – Ну, да ладно, бумаженцию я тебе отпишу, но в Грабари или в Третьяковку – это уж как собственница решит – вам в любом разе придется обращаться.
– Само собой, Николай Ефремович. А не смогли бы вы кого-нибудь нам порекомендовать?
– Если хочешь совет старика, то лучше несите к Богомазу. Он, хоть и зануда, но очень, очень толковый и работает быстро. Недели на две заберет.
– Он из Третьяковки?
– Там, конечно, раньше все было очень удобно. По понедельникам проводили консультации. Желающие приносили работы, оставляли на недельку, на две и в итоге получали экспертное заключение, в нем и рентген, и технология, по запасникам сличали. А Богомаз – нет, он на улице Радио уже лет двадцать как сидит.
– Так, значит, этот господин в мастерских Грабаря трудится?
– В них самых. Я ему позвоню, предупрежу. Он и сам обрадуется. Такая вещь – шутка ли… не каждый день приходится… да-а-а уж, воображаю. А холст, похоже, нелатаный.
– Ну что, нравится ему картина-то наша или нет? – зашептала Серафима Лизавете. – Старикашка больно сердитый попался. Как думаешь, можно чаю-то им предложить? Или лучше пойду сразу чайник поставлю, а потом их приглашу.
– Давай, – протянула Лиза.
На короткое время Павел вышел из комнаты и сказал, что все идет по плану, профессор на самом деле очень доволен и в ближайшее время свяжется с экспертом, хотя и его мнение многое значит, что диск с фотографиями будет готов уже завтра, а копию купчей можно сделать в любой момент. И от нее, от Лизы, пока ничего не требуется. Самое главное, повторил Павел, чтобы она не суетилась, ну, и поменьше разговоров.
Чаепитие прошло быстро и тихо. Профессор, напоследок сверкнув глазами в сторону Лизы, благосклонно принял кусок шарлотки. Говорил он мало, обращался преимущественно к Павлу. Лиза поняла, что в
