что мне следует относиться к ней с уважением, однако во мне все восставало против нашей близости. Во сне я снова пережил то, что произошло между нами, и как бы в вознаграждение передо мной явилась девушка с прекрасной грудью, но обладающая еще и тем, что является принадлежностью мужчины. Пока это странное существо, полуженщина-полумужчина, выглядывало из приоткрытой двери, я чувствовал, что полностью излечиваюсь от своей мужской слабости. Обретя наконец душевный покой, сопутствующий внутреннему подъему, я был в прекрасном настроении. Я нажал выключатель у изголовья, встал с постели, снял со стены твою фотографию и, стараясь не захватать пальцами, долго и пристально рассматривал обнаженную фигуру…
Благодаря шуму просыпающегося Мехико мне удалось по-новому понять одно из преданий об основании нашего края. После того как были взорваны огромные обломки скал и глыбы черной окаменевшей земли и прошел проливной дождь, созидатели поделили пахотную землю, с которой было смыто все, издававшее зловоние, и начали ее обрабатывать. Пошел в рост и лес на склонах гор, до этого чахнувший от миазмов, стала складываться первичная структура деревни-государства-микрокосма, состоявшей из двух поселков: одного в долине, другого в горах. Однако в тот период в нашем крае стали раздаваться странные звуки. Звуки, напоминавшие подземный гул, то высокие, то низкие, раздавались непрерывно. Они слышались повсеместно – и в долине, и в горном поселке, – но в разных местах воспринимались по-разному. Например, в одном месте они повергали человека в тяжелое уныние, а в другом, наоборот, воодушевляли. Людям было не под силу выносить эти звуки, и многие семьи бросали только что построенные дома и сооружали временные жилища в другом месте, но были и такие, которым непрекращающийся гул не мешал. Это происходило со всеми созидателями и их семьями.
Пока продолжался шум, напоминавший подземный гул огромной силы, первоначальный раздел земли, произведенный созидателями, и распределение работ, тесно связанных с тем, где жила та или иная семья, были полностью пересмотрены. Во время длительного путешествия созидателей в поисках нового мира прочно утвердилась абсолютная власть Разрушителя, а с другой стороны – рухнули социальные устои вассалов старого княжества. Перераспределение земли и построек, которое осуществлялось на основании лишь одного критерия – характера реакции на подземный гул, окончательно стерло прежние социальные отношения.
Окунувшись в несмолкаемый шум Мехико, я глубоко проник в суть этого предания и обнаружил в нем новые грани. Люди, сопротивляемость которых подземному гулу была слаба, сразу же покинули долину, но прижиться в горном поселке, где еще можно было выносить гул, им тоже не удалось. Тогда они перебрались еще дальше и обосновались в девственном лесу – иного выхода у них не было. Стараясь не слишком углубляться в чащу, так, чтобы была видна Дорога мертвецов, они укрылись за поваленными деревьями и скалами и ждали, когда подземный гул прекратится. А за это время их земли были переделены, и, лишившись всего, они превратились в наемных работников жителей долины и горного поселка. Предвидя свою судьбу, они во время подземного гула, длившегося более ста дней, жили в тусклом желтоватом свете, проникавшем в девственный лес, укрываясь там, подобно истребленным некогда «большим обезьянам».
7
Я сидел, сестренка, на бетонной скамье провонявшего мочой стадиона, где проходила коррида, и пил свежее пиво. По дну чаши бродил бык. Я и какая-то американская семья сидели на самых верхних скамьях среди мексиканцев, хотя и несколько особняком, с таким видом, будто случайно оказались не там, где нам следовало находиться. Обычно туристы располагаются вблизи арены – те места отсюда, с верхотуры, кажутся уютными и привлекательными. Японцу и американской семье, которые, нарушив обычай, забрели туда, где надлежит быть простым мексиканцам, окружающие не выражали явного осуждения – это было бы не в их характере, но в глубине души они злились, испытывая, видимо, неловкость от нашего присутствия. Семья американских туристов, ни на кого не обращая внимания, все время что-то требовала от гида. И этот метис тихо отвечал им увядшим, жалобным голосом. Сидевшие вокруг мексиканцы, казалось, стыдились своего жалкого соотечественника. Однако атмосфера явного раздражения, царившая среди мексиканцев, объяснялась еще и тем, что коррида не удалась. Возможно, мексиканцам, для которых мы были инородным телом, впившейся в них отвратительной занозой, было неловко за то, что под их ослепительным солнцем происходит такая вялая, анемичная коррида – бумажный матадор убивал бумажного быка.
Мальчик-американец лет десяти с лицом маленького старичка, несколько раз уточнив цену, купил кока- колу. Старательно отсчитав песо, он, явно недовольный тем, что ему недолили в бумажный стаканчик этой мутной пенящейся жидкости, отпил глоток и мрачно проворчал, что, мол, мексиканская кока-кола отвратительна на вкус. Продавец, примерно такого же роста, как мальчик, только усатый, повернувшись к гиду, буквально вцепился в него: «Переведи, что сказал мальчишка». Гид, демонстрируя до сих пор скрываемую враждебность к своим нанимателям, перевел как есть недовольное ворчание мальчика, и продавец, раскинув руки, тут же заорал: «Кретин!», но сидевшие вокруг мексиканцы хранили гробовое молчание…
В это время все и случилось. Далеко внизу на арене произошли новые события, которые вдохнули жизнь в огромную чашу стадиона. Какой-то парень – в руках у него ничего не было – выпрыгнул на арену и, направившись к быку, до того никак не реагировавшему на действия матадора, пытавшегося раздразнить его, принялся откровенно задирать быка. Стадион наполнился радостными криками. Парень пошел прямо на быка, потом, пригнувшись, схватил его за шею и стал валить. Матадор, с бесполезной теперь шпагой в руке пытавшийся прекратить безумную схватку, выглядел секундантом быка. Наконец усилия уже порядком измотанного юноши принесли свои плоды – бык не на шутку разъярился. Со стороны, впрочем, казалось, что ничего особенного не происходит, хотя на арене развернулась борьба между человеком и быком, в которой ставкой обеих сторон была жизнь. Публика радостно вопила. Общее возбуждение захватило и меня. В крови забурлило выпитое пиво. Я широко открыл глаза, уже привыкшие к яркому солнечному свету, и неотрывно смотрел на арену. Парень все еще висел на быке. Может, он в конце концов и повалил бы его, если бы не матадор, который, дав волю своему негодованию, попытался оторвать юношу-смельчака от бычьей шеи. Раздался возмущенный свист, явно в адрес матадора. Но и подбадриваемый криками герой уже не мог сражаться – ему мешали высыпавшие на арену матадоры.
– Давай! – возбужденные, радостные крики неслись с трибун.
Парня наконец все же оторвали от шеи быка, но он, широко расставив ноги и обретя тем самым устойчивость, яростно отбивался. Потом начал носиться по арене, убегая от охранников. Ему даже удалось перескочить через ограду, однако раньше, чем он сумел добраться по проходу до верхних скамей, охранники, бросившиеся наперерез, схватили его. Когда его потащили, он опрокинулся на спину – так его и унесли в помещение под трибунами. Публика на верхних скамьях сочувствовала парню и наблюдала за происходящим без всякого удовольствия. Началась стихийная демонстрация в защиту героя. Несколько десятков человек перелезли через ограду, хлынули на арену и, поддерживаемые одобрительными криками, устроили там настоящую манифестацию. Ее возглавляла небольшая группа, по-видимому, родные и друзья схваченного парня, за ней следовали остальные сторонники пострадавшего. Молодая женщина – то ли его жена, то ли подруга – всем своим видом и поведением старалась показать, что любит парня: она шла, с достоинством неся свое полное тело и выставив вперед грудь. Высокие каблуки тонули в песке, тогда она резким движением сорвала туфли с ног и бросила их в ряды зрителей. Одобрительные крики с трибун все усиливались – женщину признали предводительницей. Толпа, кружившаяся водоворотом по арене, становилась больше и больше…
Вокруг клокотало бурное веселье под стать происходящему на арене, и мое внимание привлекли
