переменилась. Потрудился и я для народа, до сей поры ночей не сплю, сил не жалею, людей своих экономикой возвеличиваю, и люди за это меня чтят, уважают… Имею и доверие и любовь, да и вообще во всем перемены… Наш «Гвардеец» гремит на всю страну! А кто причиной? Я! Твой батько. А в Журавлях, приглядись, сколько перемен. Жизнь наша не застаивается, как конь у коновязи, а летит, скачет. Без тебя и этот дом воздвигнулй — сразу повеселели Журавли. Далеко теперь нас видно! У меня тоже новый домишко появился, возле берега стоит, так и глядится в воду, как парубок в зеркало, место выбрал веселое. В старой хате, в каковой ты родился, остался Григорий. Дедушка Лука тоже с ним. Ни за что старый не желает перебираться в новый дом. Тут, говорит, родился, тут и помру. Григорий тоже строится.
— Как мать? — спросил Иван.
— Ничего… Живем. — Иван Лукич отвернулся, закурил. — Что-то малость прихварывает. Постарела…
— Не от твоих ли кулаков?
— Не дури, Иван! — крикнул Иван Лукич, багровея. — Кому сказал, не тормоши старое… Или все ещё таишь злобу? Так, что ли? Ты говори, не таись!
Иван резко поднялся, подошел к окну, сказал:
— Чего, скажи, мне таиться? Я приехал в Журавли по делу. Вот о нем и надо нам поговорить.
— Это хорошо, что приехал, — сказал Иван Лукич грустно. — Знать, окончательно ещё не забыл. Что же у тебя за дело?
— Позови своего секретаря. У него письмо, которое я привез из института.
Иван Лукич неохотно наклонился к столу, пальцами поймал и нажал скользкую кнопку. Глухо, будто в стене, прохрипел зеонок. Саша ждал вызова и сразу же явился с пакетом в руке.
— Чего молчал? — сердито спросил Иван Лукич.
— Не успел доложить.
— Ну, иди, иди, Сашко.
Улыбнувшись Ивану черными весёлыми глазами, Саша скрылся за дверью. Иван Лукич надел очки, письмо читал молча и долго. То хмурился, то усмехался, и нельзя было понять, радовался или не верил написанному. Мял усы, кряхтел, кривил в улыбке губы.
— Так, так… Знать, Ваня, ты уже не простой студент, а дипломник? И направили этого дипломника Ивана Книгу к Ивану Книге? Чудно! — Снял очки, протер глаза и через силу, с болью на лице улыбнулся. — А без этой бумаги, безо всякой просьбы, а просто как сын приехать не мог? Эх, Иван, Иван, все такой же… норовистый. И до сих пор не сломался характер. Смотри, сыну, трудно тебе будет жить на белом свете!
— А я на легкую жизнь и не рассчитываю.
— Я, Иван, не об этом. — Иван Лукич встал, прошелся по кабинету, заложив руки за спину и горбясь. — Растут люди, и ещё как растут! Кажется, совсем недавно бегал по Журавлям босоногий малец Ванюшка, сын Книги, — мечтательно говорил он, — а теперь тот малец — мастер по строительству, Журавли приехал планировать… Чудно! Мой сын Иван— архитектор! И словцо-то какое, для уха непривычное. И в Журавлях оно не в ходу, хотя люди всю жизнь строятся. Тут у нас, Ваня, каждый сам себе архитектор. Поставил четыре стены с дверями и с окном, напялил крышу — вот тут и вся наша архитектура.
— Так, отец, было.
— Оно ещё и есть так и не скоро переведется. А в общем, Иван, я тебе как батько скажу: молодчина! Хорошую дорогу выбрал, и, главное, сам, без чужих подсказок. Знать, дорога та тебе приглянулась. Ты же и в детстве, помню, все чертил да рисовал. — Иван Лукич подсел к сыну, положил ему руку на колено. — Ну, а как, Ваня, в личных делах? Жинкой обзавелся?
— Не успел, — неохотно ответил Иван.
— Почему так?
— Нельзя же все сразу.
— Но я в твои годы уже батьком был. — Смеясь и желая придать разговору шутливый тон, прибавил: — Ну, ничего, сыну, это твое упущение мы поправим. Подберем тебе свою, журав-линскую красавицу. Такую девушку сосватаем!..
— Обойдусь и без сватов, — перебил Иван. — Так что об этом прошу не беспокоиться.
Опять воцарилось то тягостное молчание, от которого обоим было мучительно неловко. Иван Лукич закурил, протянул коробку сыну.
— Это что же, Ваня, на месте Журавлей будешь планировать город? — спросил Иван Лукич. — Поясни мне, что оно получится не в мечтах, а практически. В этом деле я ничего не смыслю.
___ — Практически, отец, это будет моя дипломная района. — Иван смотрел на кончик дымившейся папиросы, думал. — На реально существующем селе я хочу показать, каким это село, в данном случае Журавли, будет в будущем.
— Показать — и все? — спросил Иван Лукич. — А потом куда деть тот твой показ? В архив?
— Вот этого я пока не знаю, — чистосердечно сознался Иван. — Если получится проект интересный и если он понравится колхозникам, то, может быть, и не будет надобности сдавать его в архив, и, может быть, он оживет и станет не дипломом студента-выпускника Книги, а реальным, существующим на берегу Егорлыка селом… Как знать! — Иван подошел к окну, точно желая посмотреть отсюда, с высоты, где и как будут лежать новые Журавли. — Первые эскизы проекта и макет я думаю сделать здесь, чтобы можно было показать жителям Журавлей, посоветоваться с ними, послушать их.
— А Журавли, Иван, и без твоего проекта строятся. — Иван Лукич тоже подошел к окну. — Твой брат Григорий такой дом воздвигает, что любо поглядеть, и без всяких архитекторов, можно сказать, всего достигает своим умом… И я, когда строился, то архитектора не привозил… И эту домину, в котором мы зараз, видал? Соорудили тоже без архитектора, а какой получился великан! Его за десять верст видно!
— Великан, говоришь? — с улыбкой переспросил Иван. — Верно, дом огромный, а только вид у него — смотреть тошно. А внутри этот темный коридорище, узкие двери… Работа эта, скажу тебе, отец, неграмотная. Не таким бы должен быть дом колхозного правления.
— Зато стоит и надежно и прочно, — перебил Иван Лукич, не желая слушать сына. — Строительство, Иван, — это штука несложная, в селе привыкли жить в халупах. А вот с кубанской водой дело у нас не ладится. Воды много, а толку мало.
— Почему?
— Долгое время не было у нас своего, журав-линского специалиста. Приезжали со стороны, пробовали — ничего не получалось. В этом году раздобыли гидротехника — дочка Закамышного окончила техникум. Настеньку Закамышную небось помнишь? Резвая веснушчатая девчушка с косичками? Не припомнишь? Была веснушчатая, а стала такой красавицей, чго куда там! Вот эта Настенька взялась за воду. Может, у нее что и получится.
— Значит, «Гвардеец», как ты говоришь, гремит, а с водой по-прежнему плохо? — язвительно заметил Иван. — Лучше бы ты, отец…
— Что ты все тыкаешь? — рассердился Иван Лукич. — Да ты что, и за родителя меня не почитаешь? Помню, допрежь на вы и батей называл, как и я своего родителя, и как это у нас принято… А теперь что ни слово, то и тыканье! Не годится это, Иван. Хоть ты и в Москве учился, грамотный стал, а почитать родителя надо. Так у нас было из рода в род.
— Было, а теперь не будет.
— Злишь батька? Ох, не зли, а то я дюже сердитый, ты это знаешь!
— Знаю, — покорно ответил Иван.
— Так ты хоть на людях почитай меня за батька, называй батей, и не тыкай, не срами!
— Ладно, постараюсь…
— Да разве трудно сказать: батя? — Снова Иван Лукич хотел смягчить свои отношения с сыном и, стараясь быть добрым, ласковым, добавил: — Почему не позвонил, не предупредил? Послал бы машину. У нас же их целый табун!
— Приехал и так. Дорога-то знакома. — Иван с усмешкой в голубых глазах посмотрел на отца. — А вот как мне добраться до твоего нового дома? Далеко отсюда построился?
Иван Лукич подошел к столу, поймал скольз-скую кнопочку, и Саша тотчас вырос на пороге.
— Саша! Скажи Ксении, пусть, отвезет Ивана домой.
И опять Саша дружески, доверительно улыбнулся глазами Ивану и, повернувшись на каблуках,
