дом строю… И мы не только дом воздвигаем, а даже своего «Москвича» заимели. И все это для красивой жизни! Новенький, а цветом такой, как весеннее небо после дождя. Гриша на нем и в поле ездит, и воду домой привозит, и на базар в Ставрополь мы ездим. Ежели где ночь застала, не страшно. Раскладываем сиденья и ложимся спать в машине, как дома! Удобно! Вот только беда: нету ещё гаража. Даже больно смотреть, как такая краска мокнет под дождём и выгорает на солнце. Гриша планирует землянку приспособить под «Москвича», да только дед Лука сопротивляется. Как-то Гриша по-хорошему беседовал с ним. Землянка, говорит, свое отжила, так что давайте, дедушка, перестроим её под жилье для «Москвича». А вы будете жить с нами в новом доме.
— И что же дедушка?
— Озверился, прямо взбеленился… Сперва, говорит, зароешь меня в землю, а тогда и ломай мое жилище, а пока я жив… — Галина вздохнула к с грустью посмотрела на все так же обнимавшего свою балалайку деда Луку. — Хоть и грешно, Ваня, такое говорить про старших, а приходится, — зажился наш дедушка на этом свете. Наверно, до ста лет дотянет. Он уже совсем ослеп. Ты разве не заметил? Решительно ничего не видит, а никому не признается в своей слепоте. Совестится! А чего тут совеститься? Года… И капризный стал, как то малое дите. И то ему не так и это не эдак, Всю жизнь был безбожником, а теперь вдруг в бога начал веровать. Новый поп к нам приехал, Семен Семилетов, ты ж его знаешь! Так вот наш дедусь и зачастил к тому Семену. И ты знаешь, баня, до чего он, старый, додумался? Иисус Христос, говорит, был человек честный, справедливый, и коммунисты, говорит, тоже люди и честные и справедливые… Вот оно до чего старость человека доводит! Видать, уже из ума выживает. На балалайке играет то святые песни, то гопака как приударит — беда! Или такой случай. С сыном сильно поругался. И из-за чего? Из-за. землянки. В прошлом году Иван Лукич построил себе дом. Ты в нем ещё не был? Побываешь! Вот это, Ваня, дом! Куда там нашему домишке! Шесть комнат, веранда! А только жить в том раю некому… Ну, Иван Лукич, как полагается сыну, пригласил дедушку к себе. Отвел старику светлую и солнечную комнату. Живи себе, и все! И что ты думаешь! Не пошел дед Лука, не захотел жить там. Да ещё и начал Ивана Лукича ругать. Тут, кричит, в землянке, я родился и тут помру… Вот и живет… Обхождение с ним хорошее, ты, Ваня, ничего плохого не подумай. Мы его старость уважаем, и всё, что только ему нужно…
XVII
В воротах Иван увидел старую женщину. Она с трудом стояла на ногах. Это была Василиса. Перепрыгивая через доски и корыта и не чуя под собой земли, Иван опрометью побежал к матери. Василиса своими слабыми руками обнимала сына и плакала навзрыд. Косынка сползла с её седой головы на вздрагивающие плечи. Неужели это она, его мать? Кажется, она была и выше ростом, и полнее, и лицо у нее было не такое маленькое. Морщинки смочены слезами, в мокрых глазах радость и испуг. Ладонями он чувствовал её исхудавшее тело, и ему было жалко её. А Василиса припадала к сыну и, не веря ещё, что обнимает Ивана, говорила:
— Теперь не отпущу… Хоть что хошь, Ваня, а я тебя не отпущу!
— Успокойтесь, мамо… — Острая боль схватывала горло, и Иван говорил совсем тихо: — И не надо, мамо, плакать… не надо.
— Пусть, пусть поплачет, — советовала Галина. — Такие слезы пользительные.
— Не отпущу, Ваня, не отпущу…
Как больную, Иван провел её к землянке. Хотя Василиса и силилась улыбнуться и хотела казаться веселой, но ей трудно было стоять. Галина принесла низенький, как и у деда Луки, стульчик. Василиса уселась рядом с дедом Лукой, вытирая концом косынки покрасневшие глаза и все ещё всхлипывая. Иван присел на корточки, спросил:
— Мамо, как вы тут без меня жили?
У нее снова по щекам покатились частые капли. Она смотрела на сына полными слез глазами и молчала.
— Ты её не расспрашивай, — сказал дед Лука, сгибаясь над балалайкой. — Пусть она сперва тобой нарадуется, а насчет её жизнюшки ты у меня спроси… Я тебе, Иван, правду скажу: плохо живется твоей родительнице. И все через твоего батька, а моего сынка.
— И на что вы, дедушка, такое говорите, — сказала Василиса. — Живу я, Ваня, как все… хорошо живу. Вот только по тебе и по Алеше скучала… Алеша тоже скоро приедет… А, Ивана Лукича не надо трогать. Иван Лукич сколько людям добра делает…
— Людям-то он делает, старается. — Дед Лука зачмокал пустым ртом, сердито засопел. — Дом воздвиг, барин, в родительской хате ему сделалось тесно…
— И неправда, дедусь, — успокоившись, сказала Василиса. — Ну чего вы завсегда на сына своего наговариваете?.. Со мной он обходится хорошо… Не жалуюсь. Да у меня и дети взрослые, внуки подрастают… Вот ещё дождусь невесточек… А Иван Лукич больше для людей старается, чтоб они жили счастливо. — И опять к сыну: — Так что ты, Ваня, почитай своего батька, он теперь человек большой, видный, и не зли его, не надо… — Глаза её, ласковые, нежные, опять залили слезы, и она сказала: — Дай, Ваня, я на тебя ещё погляжу… Такой же, хоть бы и сто лет прошло, а все одно узнала бы… Ну, ты чего, Ваня, пригорюнился? ещё не кончил учиться?
— В будущем году кончу… Вот приехал, мамо, в Журавли к экзаменам готовиться.
— Да как же ты тут будешь готовиться? — удивилась мать. — Лучше отдохнуть бы тебе у нас…
— Счастливый у тебя сын, Васюта, — сказал дед Лука, глядя на внука выцветшими, невидящими глазами и улыбаясь. — ещё такой молодой, а жизнюшку поглядел и изнутри и снаружи… Ну, как она, жизнюшка, Ваня?
— Жизнь, дедушка, всюду одинаковая…
— Э! Не скажи! Допустим, Москва… Я эту Москву даже во сне не видал, да теперь, видно, и не придется повидать… Как она, Ваня, Москва?
— Большой город, красивый, людный…
— А в Журавли все-таки потянуло? — спросила Галина. — Без Журавлей трудно жить, а?
— Это, Галя, особый вопрос, А мать свое:
— Женился, сынок?
— Пока ещё парубкую.
— Что так, Ваня? — Да как-то так…
— Удивительный ты, Ваня! — сказала Галина, обнимая Ивана. — Собой такой видный, красивый, а не женатый! Привез бы к нам в Журавли московскую красавицу, хоть бы напоказ… Или в Журавлях, Ваня, будем подыскивать невесту? Свою, доморощенную?
— Там, Галя, будет видно…
XVIII
Скоро должен был вернуться со степи Григо- рий, и Ивану не хотелось уходить в отцовский дом. Мать же настояла на своем. По улице, идя рядом с Иваном и радуясь тому, что наконец-то сын дома, Василиса наказывала:
— Батькового дома не чурайся и на батька не обижайся, Ваня… Вы свои, родные, и вам давно б надо было помириться. У батька твоего жизнь не- легкая. Хлопот полон рот… А на тебя он, Ваня. зла не таит… Это я хорошо знаю и говорю тебе правду. Помню, когда дом строили, все о тебе вспоминал. Вернется, говорит, Иван, вот ему и будет готовое гнездо.
— Это, мамо, напрасная печаль.
— Да он и сам знал: печаль ненужная, — а все ж думал, печалился…
Из-за дощатого забора показался новый книгинский дом, и Иван невольно замедлил шаги и
