глазки удивленно смотрели на Ивана. Зажав сухими коленями балалайку, старик, как слепец, протянул руку и сказал:
— Иван? Откель ты взялся, внучек?.. Ну-ка, Ваня, иди, иди сюда. — Взял руки Ивана в свои жесткие, негнущиеся ладони. — Ну, здорово, Иван Иванович! Стало быть, заявился-таки, беглец!
— Пришел…
— А я думал, что и помру, а тебя так и не дождусь.
— Что, дедусь, или умирать собрались?
— Такой думки пока ещё не было, а все ж таки приближаюсь к тому часу. — Старик пожевал пустым ртом и снова скривился, как от боли. — Когда ты от батька убег, мне было восемьдесят шесть годков. А теперя сколько, Ваня?
Дети окружили Ивана, и те, кто был постарше, уже догадались: это был Иван, сын Ивана Лукича. Мальчуган лет десяти, чубатый и лобастый, с облупленным носом, смело посмотрел Ивану в лицо и, показывая мелкие, мышиные зубы, сказал:
— А я знаю, ты дядя Иван.
— Как же ты узнал?
— Батя мне сказывал… Все одно, говорит, дядя Иван вернется. А я тоже Иван Книга, — гордо добавил он.
— Да неужели это ты, Ванько? — Иван легко приподнял сияющего тезку. — Значит, не переводятся на земле Иваны Книги? Да я тебя, Ванек, ещё в пеленках разглядывал. Погляди ты на этого хлопца, как он вытянулся! Просто диву даешься!
— Насчет людей, Ваня, не удивляйся, — сказал дед Лука и тронул пальцами струны. — Люди тянутся в гору, да ещё как тянутся! — И натужно крикнул: — Га-аля! Да бросай ты свою печаль-заботу! Погляди, кто тут до нас заявился!
Ванюшка побежал к дому, проворно взобрался на подоконник, крикнул:
— Мамо! Да иди! Это ж наш дядя Ваня вернулся!
В дверном проеме, как в огромной раме, появилась женщина с ведром в испачканных глиной руках. Она занималась мазкой стен. Юбка для удобства была подоткнута так высоко, что оголяла выше колен сильные ноги, обутые в стоптанные и грязные башмаки. Рукава серенькой кофточки засучены. Не спеша она помыла руки в ведре и, вытирая их тряпкой и ласково глядя на Ивана, улыбалась ему. Потом подбежала к Ивану, по-родственному обняла и крепко поцеловала в губы. Смеясь и вытирая слезы, сказала:
— И где ты, Ваня, пропадал?
— Всюду бывал, — ответил Иван, видя сильно постаревшее лицо Галины. — Земля просторная, погулять есть где…
— Ну, нагулялся, гуляка?
— Почти…
— Вырос-то, Ваня! И в плечах раздался, как гвардеец!
— А ты, Галина, чего так состарилась?..
— Отчего мне цвесть да молодеть? — улыбалась, облизывая сухие губы. — Детишек исправно рожаю, вот новый дом строю. После того, помнишь, первенца, что нарекли Иваном, — да вот он, мой красавец! — ещё троих родила. И все хлопчики, как на подбор! Честное слово! — Блестя глазами и будто боясь, что Иван ей не поверит, со смехом добавила: — Так и идут Книга за Книгой… И Гришка сильно доволен!
Галина позвала сыновей. Младшему было три года. Они выстроились возле матери лесенкой. «И до чего мальцы похожие, — думал Иван, глядя на Галину и на племянников. — Ну точно сапоги, что сделаны на одну колодку… Молодец, Гриша! Пока я гулял по белому свету, он такой семьей обзавелся…»
— После Ванюшки родился этот, Семен, — пояснила Галина, лаская смутившегося парнишку. — За ним появился Андрей; погляди, какая у него белесая чуприна! Потом уже подоспел и Валерка..
— А гостинец-то я припас только для одного Ванюшки, — с огорчением сказал Иван, открывая чемодан. — Я как-то из виду выпустил, что на свете уже живут и Семен Книга, и Андрей Книга, и Валерий Книга. Так что придется поделить всем поровну.
Услышав о гостинцах, ребятишки сгрудились возле Ивана. Наклонившись над чемоданом, Иван вынул объемистый кулек и отдал его Ванюшке.
— Ну, тезка, принимай! Да только не обижай братьев и товарищей!
— Ничего, дядя Ваня, обиды не будет. Ловя на себе завистливые взгляды, Ванюшка важно отошел в сторону и уселся на корыто с остатками затвердевшего цемента. Мальчуганы ни на шаг не отступали от счастливца. Каждому хотелось хоть одним глазом взглянуть, какие гостинцы привез Ванюшке дядя Ваня.
— Эй, мальцы! — крикнула Галина. — Погодите конфеты делить. Бегите в ясли и покличьте бабушку Василису. Скажите, что дядя Ваня возвернулся… Да живо!
Следом за Ванюшей шумная ватага выкатила на улицу. Во дворе стало тихо. Дед Лука обнял балалайку, уронил на согнутые руки легкую, пушком одетую голову и не то дремал, не то прислушивался к тому, что говорила Галина.
— Вот мама-то обрадуется! — блестя карими глазами, говорила Галина. — Как она тебя ждала, Ваня! Это одни матери могут так ждать… Она тут близко, в яслях. Своих деток вынянчила, а теперь нянчит чужих. Могла бы и не возиться с детишками… Не может без дела сидеть.
— Как у них с отцом? — негромко, чтобы не услышал дед Лука, спросил Иван. — Жизнь наладилась?
— её, Ваня, ту жизнюшку, видно, уже не настроишь и не наладишь, — так же негромко отвечала Галина. — Побоев, конечно, нету. Иван Лукич здорово переменился. А только новый дом у них пустует. Мать частенько ночует то в яслях, то у нас. А Иван Лукич, известно, либо в поле, либо в районе. Так и живут. — Галина скрестила на груди голые руки. — По правде сказать, Иван Лукич и теперь не может без чудачеств… И уже, сказать, немолодой, а дурачится. — Заговорила шепотом: — Я тебе, Ваня, по секрету скажу. На старости лет Иван Лукич в шофершу свою влюбился. И думаешь, как, открыто? Нет, открыто нельзя… Смех, ей-богу!
— Это что, в Ксению?
— В нее… Замужем она за Голощековым. Раздобрела, да и вообще собой она бабочка ничего, смазливая. За рулем в штанах сидит, фасонит! Да только по всему видать, та Ксения на Ивана Лукича ноль внимания. Да и кому, скажи, охота миловаться со стариком? Она от него отворачивается, а Иван Лукич через то страдает… С батьком-то ты уже повидался?
Иван кивнул головой. И Галина и Иван разом посмотрели на дремавшего деда Луку и молча, точно не желая, чтобы их кто подслушивал, направились в дом. Из окна шумной стайкой выпорхнули воробьи. Четыре комнаты были расположены так, что можно, начиная с кухни, пройти по всему дому. Тщательно оструганные полы были устланы стружкой. Желая показать Ивану прочность досок, Галина топнула ногой, и настил глухо загудел. «Ну как? Хорош пол?» — говорил веселый взгляд Галины. В просветы окон тянуло сквозняком. Иван, чувствуя усталость, удобно уселся на подоконнике. Отсюда хорошо были видны Журавли, дом правления, линия столбов с фонарями, а за селом — козырьком торчащий берег Егорлыка. Иван с улыбкой посмотрел на обрадованную хозяйку, спросил:
— Да, Галя, смотрю и не могу понять: что это вы тут с Гришей строите?
— Что? Разве не видишь? Счастливую жизнь, — игриво, в тон Ивану, ответила Галина. — Призывают же нас иттить в коммунизм, вот мы помаленьку и двигаемся.
— А я подумал, что вы сооружаете дзот или какую крепость, — шутил Иван, поглаживая рукой шершавую поверхность шлакобетона. — Стены-то какие…
— Разве люди коммунизм строят на один день? — Лицо её нахмурилось, брови сломались. — Ты, Ваня, в Москве живешь, тебе хорошо насмехаться. А нам надоело ютиться в землянке. Хотим жить по- человечески! У нас четыре сына растут. Неужели и они должны жить в этой тесноте и любоваться той сурепкой, что красуется на крыше? Зачем же люди советскую власть добывали? Зачем колхозы строили? — Снова заулыбалась и легонько толкнула Ивана кулаком. — Эх, Ваня, Ваня! Отвык ты от Журавлей, Да разве мы одни строимся? Погляди, как помолодели наши Журавли! А почему? Зарабатывают люди прилично, денежки завелись. Твой брат Григорий день и ночь в степи возле тракторов. Летом ежели слит час или два в сутки, то это хорошо. Я на ферме и дома, видишь, рук не жалею. Вот так, Ваня, мы и богатеем. Коров дою,
