захотят…
— Почему?
— Я, к примеру, в общей квартире не нуждаюсь, я сам себе хозяин и сам для себя дом строю. — И снова раскачивался. — И другие строятся, и жить мы хотим в своем дворе и чтобы за стенкой никто не бубнил, не мешал спать. И потом нужны средства, их надо вынуть из кармана. Подумал ты об этом? — Григорий расправил плечи, поднял голову. — Вот ежели б за государственный счет, тогда дело другое, тогда охотников нашлось бы побольше. А за свои денежки кому охота кидаться в ту твою фантазию? Выгоды нету… — И опять обнимал колени и кланялся. — С батей ты уже на эту тему поговорил?
— Небольшой разговор был.
— И что? Поддержал?
— Ничего определенного не сказал.
— И не жди, не скажет… Батя наш хитрый, он на эти твои мечтания не пойдет… Ну ладно, бросим мы об этом, — сказал Григорий, видя, что Иван загрустил. — Ты лучше помоги мне в одном важном деле… Как брата прошу.
— В чем же нужна моя помощь?
— Ты видел мой дом? — Григорий вытянул ноги и прислонился спиной к стене. — Осенью буду справлять новоселье. И деду Луке найдется в доме местечко… Но вот тут и возникает загвоздка. Землянку, в которой мы с тобой родились, я решил приспособить под гараж, Помещё ние ветхое, для жизни не пригодно, а для гаража в самый раз. Ты только погляди, Ваня! — Григорий даже встал. — В этом месте, где мы зараз сидим, будет въезд. Стену уберу, поставлю двухстворчатые двери — и гараж готов! И въезд прямо с улицы, это же очень удобно! — Сел и с грустью в голосе продолжал: — Но беда, Ваня, в том, что дед Лука никак не желает покидать землянку. Ужасно старорежимный старик! Не уйду, говорит, и все тут. Силой же его оттуда не выгонишь! — Ближе подсел к Ивану. — Уговори его, Ваня… Тебя он послушается. Скажи, что скоро все Журавли будут переделываться и что ему пора на старости лет переселиться в новый дом. Зачем же так упорствовать? Да ты и сам знаешь, как и что сказать… И я бы мигом, в одну ночь, все переделал бы… Это же преступление — такую дорогую машину держать под открытым небом… Ведь это же ценность! А скоро осень, начнутся дожди, потом и зима явится…
Из ворот вышла Галина и ласково, певуче сказала:
— А-а-а! Вот они где, братовья! А спать когда, Гриша? Мать уже спит. — И к Ивану — Братушка, я тебе постелила в «Москвиче». Внутри у него есть такое устройство. Получается сильно удобная кровать. А какие пружины!
— Так ты, Ваня, не забудь, уговори старика, — напомнил Григорий, вставая. — Он тебе подчинится…
— Это вы беседуете насчет гаража? — спросила Галина. — Правда, Ваня, уговори дедушку. Ежели ты с ним поговоришь, он согласится…
— Ладно, — сухо ответил Иван, устало расправляя плечи и потягиваясь. — Идите, отдыхайте, а я пойду на гулянку. Давненько я не был на журавлинских вечеринках….
XX
Иван пошел по улице, в ту сторону, откуда долетали звуки баяна. Григорий и Галина посмотрели ему вслед, постояли у ворот и направились во двор. Спали они уже в новом доме. Им так надоело жить в землянке, что в тот же день, когда на стропила улегся шифер, они устроили в одной комнате детскую — в ней на толстом настиле сена, как на полости, вповалку спали сыновья, — а в другой, в соседней, поставили стол, стулья, свою широкую, на панцирной сетке кровать. Окна ещё были без рам, и в их пустые просветы смотрели звезды. Григорий лежал в постели, видел в окне кусок черного неба. Что-то сна не было. Григорий то комкал подушку, то ворочался, то вздыхал.
— Не спится, Гриша? — участливо спросила Галина. — Или думки какие тревожат?
— Иван сидит в моей голове, — вздыхая, ска зал Григорий. — Как-то даже не верится, что мой брат, тот самый Ванюшка, белобрысый мальчуган, и будет архитектором… какого ещё в книгинском | роду не было.
— Зато теперь будет, — сказала Галина. — Ваня молодец, своего достигнет! Гриша, а о чем вы беседовали?
— Так, о разном, — неохотно ответил Григорий. — Поделился Иван своими мечтами… Ты думаешь, он к нам в гости прибыл? Сколько годов поджидали, не заявлялся. А теперь явился потому, что есть у него сбои планы… Задумал Иван наши Журавли переделывать.
— Переделывать? — удивилась Галина. — И на какой же манер?
— Известно, на городской! — сердито ответил Григорий. — Разная прочая культурность, общие двухэтажные дома, квартиры для каждого с ванной… Так что пожили журавлинцы по старинке, и хватит, пора перестраиваться на городской манер.
— Гриша, а разве зто плохо?
— Не знаю. — Григорий заложил руки за голову. — Может, кому и хорошо, а только все это нереально. Братуха мой — мечтатель, и вся эта его затея пока только сидит у него в голове… В мечтах оно все и легко и просто, а возьмись да засучи рукава… Удивляет меня Иван! Чего он сует свой нос в нашу жизнь? Или ему в городе работы не найдется? Девять лет гулял по белому свету, а мы Журавли приподнимали, сил не жалели. Теперь жизнь наладилась, из бедности мы выкарабкались. А тут Иван нарядился в костюмчик и явился эту нашу жизнь на свой лад перекраивать…
— Может, это лучше? — робко спросила Галина, приглаживая рукой мужнин чуб. — Может, Иван добра…
— Что лучше? Какое может быть добро? — Григорий усмехнулся. — Ничего в этом хорошего не вижу… Не знаю, как к этому отнесутся в районе и что Ивану скажет батя, он ещё с ним на эту тему всерьез не говорил. Но ежели дадут Ивану волю и свободу, то он натворит таких делов, что, может, придется и нам с тобой лишиться своего дома….
Может, оно и лучше…
— Опять свое?
— И с домом, Гриша, тяжело… У меня уже сил нету.
— Ну, будет тебе бурчать. — Григорий приласкал замолкнувшую жену. — Наперед могу сказать, ничего путного из той Ивановой затеи не выйдет… Давай будем спать. Мне надо пораньше в степь. Завтра начнем выборочную косовицу.
XXI
Григорий и Галина давно спали, когда наш гость, вернувшись с гулянки, разделся и влез в шаткий, скрипевший рессорами «Москвич». Иван растянулся во всю длину машины, и пальцы его ног, выглядывая из-под простыни, касались скользкой баранки руля. «Можно ногой посигналить, — подумал он. — Неудобная все ж таки постель…» Закрыл глаза, и вмиг, как это бывает на киноленте, исчезли одни предметы и появились другие, и вдруг не стало ни двора, ни «Москвича», ни аспидно-черного клочка неба в оконце. Тянулась уставленная фонарями, пустая и тихая журавлинская улица, и шли двое — Иван и Настенька Закамышная… Как они познакомились? Дело это для молодых людей оказалось совсем нетрудным. В тот момент, когда Иван приблизился к гулянке, баянист играл вальс «Амурские волны», и круг танцующих расходился на всю улицу. Иван стоял в сторонке. К нему никто не подходил: точно не видели и не замечали. Самому подойти как-то неудобно. И тут вдруг явилась Настенька, девушка шустрая, веселая, из тех, кого в селе обычно называют хохотушками. Иван сразу узнал её и обрадовался. На ней была цветная косынка, повязанная назад, и из-под косынки не выглядывали косы, те самые девичьи косы, которые сводят с ума молодых поэтов и которые бывают почти у каждой описанной ими сельской красавицы, а спадали спиралями
