— Начхать мне на твои деньги! — крикнул он, — Спрячь их себе на конфетки. Ты подписывал заявление или нет?
— Подписывал, — дрожащим голосом пробормотал Манюсь, — но я хочу взять его обратно…
Он не успел договорить — Вавжусяк изо всех сил ударил его по лицу. Если бы он не держал Чека за рубаху, мальчик свалился бы наземь.
У Манюся потемнело в глазах. Лицо горело от удара, в голове гудело. Рассыпавшиеся монетки тоненько зазвенели по тротуару.
— Что вам от меня надо?— прошептал Манюсь.
— Заявление подписал, а играть не хочешь? — ввернул Королевич.
— Не буду я у вас играть!
— А деньжата небось пригодились? — ухмыльнулся Ромек.
— Не хочу я ваших деньжат, не хочу! — в бешенстве выкрикнул Манюсь.
И в эту минуту последовал второй удар в лицо. Почувствовав на губах солоноватый вкус крови, Манюсь рванулся так резко, что треснул рукав рубашки.
— Пусти меня, — пробормотал он сдавленным голосом.
Однако Вавжусяк держал его крепко.
— Слушай, гад: если пойдешь к ним, я тебя так разделаю, что и тренер твой тебя не узнает. А теперь забирай монету и сматывайся. Смотреть противно на твою рожу1
Он так толкнул Манюся, что тот, пошатнувшись, свалился на тротуар. Однако он тут же поднялся.
— Берите свои деньги. Не буду я у вас играть! Не хочу! — крикнул он, пускаясь наутек.
Но никто его не преследовал, и вскоре Манюсь остановился, тяжело дыша. Почувствовав на шее теплую струйку крови, он рукавом рубашки вытер лицо. Рукав тотчас потемнел и намок от крови. У мальчика закружилась голова. Он прислонился к холодной шершавой стене и беззвучно заплакал.
— Что я им сделал? Чем все это кончится? — шептал он всхлипывая. Страшная обида вдруг сменилась гневом. Подняв руку, Манюсь изо всех сил ударил кулаком по стене. — Что я им сделал? Чего они от меня хотят?— снова повторил он, чувствуя, как растет в нем злоба против преследователей.
Когда Манюсь немного успокоился, он прежде всего стал думать о том, как бы отомстить обидчикам. «Надо собрать ватагу ребят с Голубятни, — решил он, — нагрянуть к дому Вавжусяков я повыбивать им стекла камнями». Уже не раз ребята с Воли сводили таким образом свои счеты, доставляя неприятности сержанту Глыбе. Да, но что скажет обо всем этом Стефанек? Ведь так можно скомпрометировать всю команду. Нет, нельзя злоупотреблять доверием тренера. Надо как-нибудь самому уладить это дело.
У колонки на Гурчевской Манюсь обмыл лицо и руки. Распухший нос мучительно ныл, горела рассеченная губа. Медленно побрел мальчик к дому, где жил Стефанек. Остановился было, раздумывая, не лучше ли переночевать у себя, в Голубятне, но вспомнил, что тренер его ждет.
— Что с тобой? Что у тебя за вид? — встревожился Стефанек, открывая ему дверь.
— Споткнулся и ушиб нос о какую-то железяку, — соврал Манюсь. Ему хотелось избежать неприятных расспросов.
Однако Стефанек, взяв мальчика за подбородок, испытующе взглянул ему в глаза.
— Слушай, — сказал он, — ведь я сейчас твой опекун, как бы твой старший брат. Скажи правду, кто тебя так разделал?
Мальчик отвел глаза.
— Неважно, пан Вацек, — ответил он, и голос его дрогнул. — Ведь вы сами сказали, что кашу придется расхлебывать мне самому.
— Значит, это они тебя избили?
— Ерунда. — Манюсь пожал худыми плечами. — Хуже, что они не отдали моего заявления.
Обняв мальчика за плечи, тренер притянул его к себе:
— Не волнуйся, бедняга, заявление твое недействительно, ведь тебя принудили подписать его. А теперь скажи прямо: кто тебя избил?
Мальчик снова помрачнел.
— Это мое дело, пан Вацек. Живете здесь же, на Воле, а задаете такие вопросы? Не скажу, — пробормотал он упрямо.
— Ну, делай как хочешь, только с меня хватит.
Стефанек велел Манюсю умыться как следует, потом уложил его на диван и укрыл одеялом. Распухший нос Манюся он слегка протер спиртом и приложил к нему холодную примочку. Это непривычное проявление заботы Манюсь принимал с чувством растущего смущения и радости. Поглядывая на хлопочущего вокруг него тренера, он шёптал про себя: «Как твой старший брат… Как старший брат…»
Подсев к Манюсю, Стефанек, не глядя на мальчика, тихо заговорил.
— Да, нелегкая у тебя жизнь, парень. Я-то тебя хорошо понимаю: ведь у меня тоже по-настоящему не было детства. Остался сиротой, как и ты. Воспитывала меня старшая сестра…
— Мне еще не так плохо, пан Вацек. — Манюсь улыбнулся смущенно и вместе с тем лукаво. — Как- нибудь обойдусь.
— Думал я о тебе, — продолжал Стефанек. — Надо кончать с бродяжничеством, иначе можно попасть в исправительный дом, а то и в тюрьму. Пора тебе взяться за работу. Я уже говорил с паном Лопотеком.
Глаза мальчика, пристально следившие за каждым движением тренера, внезапно омрачились.
— А что я буду у него делать?
— Будешь ему помогать. Поучишься немного на механика и на слесаря. А после каникул вернешься обратно в школу.
Манюсь поморщился, точно лизнул ломтик лимона.
— Это не для меня! — запротестовал он.
— Ты что же, собираешься всю жизнь торговать бутылками и газетами?
— Газеты довольно выгодная вещь. Можно ежедневно зарабатывать двадцать злотых.
— И попасть в комиссариат, как в тот раз?
— Прошу прощения, в тот раз была просто ошибка… Все из-за этого Рыжего Милека. Жалко мне его стало, вот я и поплыл с ним, чтобы он не думал, что я плохой товарищ.
Стефанек принялся шагать по комнате. Наконец он остановился перед Манюсем.
— Послушай, приятель, вот тебе на выбор: либо мы останемся добрыми друзьями и ты примешься за работу, либо ты будешь продолжать свое и тогда я тебя знать не хочу. Понимаешь?
Манюсь весь сжался под взглядом тренера.
— Эх! — прошептал он. — Вы уж как-то сразу: либо — либо… Конечно, я хочу быть вашим другом…
— Значит, пойдешь завтра на работу?
— Может, после турнира?
— Нет, завтра.
— Трудновато, — сказал мальчик, не скрывая своего огорчения. — А как же с тренировкой? Ведь в четверг у нас встреча с «Погоней».
— На тренировки пан Лопотек будет тебя отпускать.
— А на матч?
— Тоже, конечно.
Манюсь задумался. В конце концов, и вправду лучше иметь постоянную работу. Да и к чему волноваться заранее? Что-нибудь да получится.
В тот вечер он спокойно уснул на топчане Стефанека.
