государстве нужна строгая рука властителя. Строгая, но справедливая. А где у тебя справедливость? Ты думаешь о себе, о своей безопасности, о своем благополучии. Ты живешь тем, что происходит сегодня. Но ведь государство Русское должно жить и за порогом твоей жизни. Благо ли ты делаешь, чем обернутся твои деяния при царствии твоего сына? Безумец, кто на песке созиждет здание, ибо падет оно от первого ветра. Не можно по-прошлому да по-настоящему жить… грядущее впереди. Мыслить надо, како государство лучше строить. Ты хочешь воевать чужие земли, а свой народ бедствует. Пора обратиться к своей земле и к своему народу. Ты погряз в пороках, стал палачом, льешь потоками кровь русских людей, сердце твое обросло шерстью. Если бог спросит меня там, — Федоров поднял руку кверху, — можешь ли ты, государь, остаться на царстве, я скажу ему — нет…
Царь Иван слушал словно зачарованный слова старого боярина.
Из рядов опричников, пошатываясь, вышел князь Михаил Темрюкович Черкасский. Он засучивал на ходу рукава кафтана. Князь был женат на дочери Василия Михайловича Юрьева, родного племянника покойной царицы Анастасии, приходился шурином самому царю, а поэтому позволял себе то, чего не могли другие.
— Великий государь, я задушу изменника! — И он протянул к боярину Федорову длинные волосатые руки. На растопыренных пальцах блестели перстни.
— Отойди! — Царь в бешенстве замахнулся на князя посохом. — Отойди!..
Думный дворянин Скуратов схватил пьяного Темрюковича за полу кафтана и оттащил от боярина.
— Я слушаю тебя, Ивашка, — сказал царь Иван. — Продолжай!
— В других странах тоже есть властители, — вздохнул боярин Федоров, — но они уважают своих слуг, и слуги их любят и слушаются. В других странах есть совет при властелине и суд. А у нас только твоя злая воля. Неужели тебе ни разу не пришло в голову, что твои слуги тоже люди такие же, как и ты!.. Нет, не может безумный человек управлять государством…
Иван Петрович подумал, что сказал все, что должен был сказать честный человек, любящий свою землю. Он мысленно попрощался со своей женой и перекрестился.
— Но, имея власть сделать тебя царем, могу и низвергнуть с престола, — опомнился царь и выхватил острый нож. — Умри же.
И он ударил боярина ножом в сердце.
— Эй вы, разите врага государева!
Десятки длинных ножей пронзили грудь старого конюшего, и после смерти продолжавшего сидеть на царском месте. Опричники сорвали с него блестящие ризы и, схватив за ноги, выволокли обезображенное тело из дворца.
— Псам на съедение, псам на съедение! — кричал царь, притопывая ногами.
— Так кончают все мои враги, — успокоившись и обмывая в серебряном тазике обрызганные кровью руки, сказал он. — Так есть и так будет впредь.
— А ты, — обернулся он к Малюте Скуратову, — скачи к нему в дом и всех слуг — всех до единого, ты слышишь? — в реку. А жену — в монастырь. Ступай.
Малюта Скуратов махнул рукой опричникам и бросился к двери. Два десятка вооруженных людей, звеня доспехами, последовали за ним.
Царь медленно взошел по ступеням на престол. Уселся, оправил одежду.
— Михейку Колычева сюда, — сказал он, помолчав.
Бледный, обросший волосами, предстал другой опальный перед царем. Он тоже чувствовал смерть. Ноги его подгибались и дрожали.
— Кем ты приходишься митрополиту?
— Троюродным братом, великий государь.
— Он любил тебя?
— Любил, великий государь.
Михаил Иванович Колычев поднял голову и взглянул на царя.
— Я тебе доверял. Послал на Шексну в Горицкий монастырь для бережения старухи Евфросиньи Старицкой, а ты от нее князю Володимиру изменные бумаги возил. А-а?
— Не виновен я, великий государь, письма я те читал, тамо о здравии писано.
— Лжешь! — закричал царь. — Не знаешь ты грамоте, как ты мог письма честь? Говори, хотел ты меня извести, а на престол князька Володимира поставить?
— Помилуй, великий государь, — заплакал Колычев, — того и в письмах не было.
— Лжешь! — сверкнул глазами царь и сильным ударом посоха пронзил грудь Колычева.
— Федька!
Молодой опричник Федор Басманов появился перед царем.
— Все у тебя готово?
— Все, великий государь. — Федор Басманов показал царю мешок из бараньей кожи.
— Сруби голову изменнику, — царь кивнул на распростертое тело Колычева, — и в мешок. Пошли скорого человека, пусть отвезет владыке…
И с новой силой начались на Руси неслыханные, зверские расправы царя Ивана со своими подданными. Каждый день обвиненные в изменах и заговорах десятки людей умирали в застенках и тюрьмах.
Над головой митрополита тучи стали чернее черного.
Вскоре после казни боярина Федорова в Соловецкий монастырь выехали царские люди, чтобы разузнать о настоятельских делах владыки. Во главе следственной комиссии стоял суздальский епископ Пафнутий, членами архимандрит Феодосий, дьяк Дмитрий Пивов и князь-опричник Василий Темкин-Ростовский.
Соловецкий игумен Паисий наговорил много ложного на митрополита. За усердие ему обещали епископский сан.
Обвинительный акт, составленный на многих ложных показаниях, глава следственной комиссии епископ Пафнутий отказался подписать.
Опричники немало потрудились, собирая отцов православной церкви на собор. Кого купили деньгами и повышением в должности, а кого припугнули тюрьмой и смертным страхом.
Наконец собор был созван. Нашлись завистники и клеветники. Игумен Паисий и духовник царя Ивана благовещенский протопоп Евстафий превзошли в подлости, доносах и клевете всех остальных.
Митрополита на собор не допустили.
4 ноября собор постановил лишить владыку святительского сана. Однако царь Иван приказал ему служить обедню в день архангела Михаила.
6 ноября казанскому архиепископу Герману, стоявшему на соборе за митрополита, отсекли голову.
В этом году зима вступила в свои права рано. Целую неделю шел снег. Держались морозы, и по Москве наладилась санная дорога.
Наступил назначенный Михайлов деньnote 43. В Успенском соборе началась служба. Митрополит Филипп в полном облачении стоял перед алтарем. Народу было много, так же, как весной, в памятное воскресенье. И так же, как тогда, в храме появились опричники в черных одеждах. Боярин Алексей Басманов прервал службу, объявил царский указ о низложении Филиппа и велел читать постановление церковного собора.
Люди, заполнившие церковь, застыли в ожидании. Дьяк Андрей Щелкалов, твердо выговаривая слова, раздававшиеся в церкви подобно ударам молота, читал бумагу. Собор обвинил митрополита Филиппа в порочном поведении, скаредных делах и лишал его святительского сана. По церковным законам он должен бы быть посажен в деревянную клетку и сожжен живым. Но духовенство, участвовавшее в соборе, просило царя заменить огневую казнь вечным заточением в монастырской темнице.
— Отселе Филипп не будеши митрополит и священная да не действуеши, но будешь яко простой монах, — закончил дьяк Щелкалов.
С последним его словом опричники вторглись в алтарь. Малюта Скуратов, грязно ругаясь, два раза ударил Филиппа кулаком в лицо. Сорвал с него святительскую одежду, сбил с головы митру. А Василий Грязнов напялил на него старую монашескую рясу в заплатах и дырах. Голову покрыл шутовским колпаком.
— Вон из церкви, — орали опричники, — изменник государев!
Разжалованный митрополит в срамной одежде показался из алтаря и, пошатываясь, направился к
