открыт, и двое княжеских стремянных вынимали оттуда серебряный гроб с останками старого князя Александра, отца хозяйки. Княгиня приказала попу вскрыть гроб, но Сергий, дрожа от негодования и страха, отказался. Тогда иезуиты, находившиеся в церкви, сами сняли крышку, все перерыли внутри и нашли одни кости. Гроб поставили посередине церкви. Отец Марк сел за гробом на низенькой скамеечке, укрылся скатертью, а другой стал задавать вопросы княжеским костям.
— Александре, зачем же ты пришел?
— Избавления от мук ищу, — отвечал за покойника отец Марк.
— А почему раньше не искал?
— Не знал, что римская вера лучше.
Услышав разговор с покойником, Петр Овчина ударил зуб в зуб от страха.
После загробной беседы княгиня собственными руками перемыла кости своего отца водой, освященной иезуитами, пересыпала пахучими снадобьями.
А потом иезуиты запели по-латыни молитвы и стали перекрещивать останки старого князя в католическую веру и назвали его Станиславом… Гроб снова закрыли и поставили в склеп.
Выходя из церкви, княгиня увидела Петра Овчину и узнала его.
— Петро, неужто ты, откуда?
— Из плена татарского, пани Ольга, из самого Бахчисарая.
— Я не Ольга, — поправила княгиня и посуровела, — я Марина.
Петр, стараясь скрыть смущение, поклонился.
— Важное дело к вам, пани княгиня.
— Говори. — Лицо княгини было холодно и строго.
Оба иезуита подошли поближе и стали прислушиваться.
— В плену я слышал от самого мурзы Дивея, что крымский царь собирает большое войско и первого августа будет в Москве. Крымский царь хочет покорить Московское царство, уничтожить русскую веру, а православного царя Ивана Васильевича привести на веревке в Крым. А если победит ханский выродок Москву, то будет со всеми русскими так, как бывало прежде.
Петр Овчина снова рассказал все, что он рассказывал сечевым казакам.
— Что надо сделать? — Лицо княгини оживилось. Она ненавидела ордынцев, убивших ее любимого мужа, и хотела им отомстить.
— Надо упредить московского царя.
И Овчина хотел было попросить у пани Марины лошадей для себя и для своих друзей. Но в это время отец Марк подошел к хозяйке.
— То хорошее дело, что крымский царь победит московского, — сказал он. Его нежные пухленькие ручки сжались. — Того бог давно хочет. Московский — наш главный враг. Надо, пани Марина, мессу отслужить за дарование татарам победы. Его величество король Сигизмунд-Август в давней дружбе с турецким султаном и крымским царем.
— Ты слышишь, что сказал святой отец? — Лицо княгини снова стало строгим.
Петр Овчина с испугом посмотрел на нее.
— Упреждать москаля не стану. Пусть татары его воюют… А тебя завтра в латинскую веру перекрестим… Имя себе придумай католическое, слышишь?
И княгиня, шелестя длинной юбкой, вышла из церкви. За ней, как две черные тени, следовали иезуиты.
Петр Овчина долго не мог опомниться. Он мял в руках черную барашковую шапку, подаренную ему сечевыми казаками. «Как, — думал он, — татары меня не заставляли изменить православной вере, а княгиня?»
— Не слушай их, — вдруг услышал он тихий голос, — надо Русскую землю от разорения избавить. — Рядом с ним стоял поп Сергий. — Ночью бегите отсюда… Лошадей по моему слову вам дадут.
— Батько! Что здесь творится? — спросил Петр. — Разве здесь не русские люди живут?
— Многие русские паны продали свой народ, свою веру! — гневно сказал поп Сергий. — Из-за корысти и стали польскими шляхтичами… А простых русских людей король сделал быдлом. Теперь у мужика и суда королевского нет, а есть только суд панский. Что пан захочет, то и делает… Ты видел вчера на мосту нашу княгиню. А всё иезуиты ее учат… Недаром видели люди дьявола прошлой ночью на крыше замка. Стоял черный, мохнатый, с кочергой в руках и огонь изо рта метал. А нам, попам, она горы златые сулила, лишь бы мы от святой веры отступились… Заставили вот меня церковь отомкнуть, не хотел, да отомкнул. Княгиня грозит все наше порушить. И язык русский ей стал плох: и грубый, и простой. На нем будто бы пригодно только холопа промеж собой размовлять. Всего не расскажешь.
— Что же, батько, будет, коли по-ихнему сбудется?
— Не будет того, сыне. Простой народ не допустит, поднялись мужики, не хотят латинской вере покоряться. И польскому крулю Жигимонду тоже не хотят служить. Ты видел, какая сила собралась в Запорожье! Разве такой народ сделаешь рабами? А московский царь — заступа всего христианства на земле. На него наша надея. Русским людям давно пора снова стать единым народом. Да сохранит бог нашу родную землю.
Рано утром, еще не взошло солнце, Петр Овчина с товарищами на хороших конях выехали из местечка Малый Каменец на Чернигов и дальше на Москву. Поп Сергий сдержал свое обещание. Путники не только получили исправных лошадей, но и денег на дорожные расходы.
Словно провожая в дорогу, печально благовестил колокол на колокольне святого Николая.
На пути встречались заброшенные пашни, забитые досками православные церкви и дома. Недалеко от московской границы Петр Овчина увидел десятка два женщин, впряженных в соху. Помещик, разодетый в синий кунтушnote 95, без жалости подгонял кнутом выбившихся из сил женщин и злобно орал на них:
— Эй, быдло! Шевелись!..
Мужики бежали на Днепр, за пороги, от принявшего католичество русского пана. И он решил отомстить их женам и матерям.
На второй день Петр Овчина со своими спутниками подъезжали к границе Московского государства. Миновав заставу, они в сопровождении стрельцов въехали в город Чернигов. Когда-то могущественная столица русского княжества сейчас была небольшим торговым городом. Воеводой в нем сидел Федор Курятников, боярский сын. Воевода считал себя обиженным: в прошлом году царским указом его перевели в Чернигов из города Рыльска. Вот он и думал: за что опалился на него царь?
В Чернигове крепостные стены были деревянные, от прежних каменных остались одни развалины. На городском торгу было пустынно. В гостином дворе сидело с десяток купцов, а покупателей не было. По площади бродили во множестве гуси и куры. Два пьяных стрельца обнявшись шли по главной улице, распевая песню.
По зову стрельцов злой, невыспавшийся воевода Курятников вышел на крыльцо своего дома.
— Кто такие? — спросил он исподлобья, разглядывая Петра Овчину, выступившего вперед. — Да правду говори, не то сверну голову, как паршивому петуху!
Крымский пленник коротко рассказал воеводе про все, о чем он спрашивал.
— У меня важные вести для самого государя. Прошу пана воеводу доставить меня и моих товарищей на царских лошадях в Москву. А своих лошадей мы отдадим тебе в благодарность, — закончил Петр.
Федор Курятников обрадовался. Три хороших коня — это немало для черниговского воеводы, и решил отправить беглецов на ямских лошадях. А для порядка приставил к ним стражников. «Пусть в Москве разберутся, что за люди и какие у них важные вести, — думал он. — А мне от беды подальше. Кто их знает, что надо приказным дьякам: и так сделаешь — нехорошо, и эдак скажешь — плохо. Обнесут гадким словом перед государем, а он голову срубит».
Воевода велел накормить Овчину с товарищами, был с ними ласков, расспросил про плен, про то, как живут в Крыму русские люди, поахал, поохал. Спросил про Запорожскую Сечь, зевнул раза два и пошел досыпать.
Ранним утром на улице еще было серо, крымские беглецы и четыре пристава выехали в Москву. По приказу воеводы приставы лошадей не жалели — ехали по государеву делу. Следующую ночь спали только три часа. Свежих лошадей на ямских дворах подавали быстро, другой раз путники едва успевали выпить
