то маленький и совсем одинокий. Ветер ерошил его волосы. Он что-то кричал и крестил уезжающих вслед.
Глава вторая ПЕТЕРБУРГСКИЕ ДНИ
В Петербурге Рахманиновы сняли тесную и сыроватую квартиру на Сенной. Мать тщетно пыталась что-то наладить, создать видимость дома, хозяйства и даже уюта. Отец же целыми днями пропадал по каким-то «делам». Когда же возвращался, глухая вражда в четырех стенах делалась невыносимой.
Володю по ходатайству генеральши Бутаковой приняли в кадетский корпус, Лену еще раньше определили в Мариинский институт, а Сергея после долгих хлопот зачислили в подготовительные классы при Петербургской консерватории к Владимиру Васильевичу Демянскому на стипендию профессора Кросса.
Через неделю по приезде Володя, Сережа и маленькая Соня заболели дифтеритом.
Мальчики выздоровели, а Соня умерла. В бреду Сергей слышал из-за двери тихий плач, причитанья, звон кадила, запах ладана. Ему чудилось, что он с бабушкой в Юрьевом монастыре.
Общее горе иногда сближает, но часто только ожесточает. И на этот раз оно лишь подлило масла в огонь и вызвало бурю взаимных упреков, обвинений, угроз. Вошедшая в дом «благородная бедность» была равно ненавистна обоим. Тогда Василия Аркадьевича осенила блестящая идея: он уехал, оставив детей на попечение жены.
Когда миновал карантин, замужняя сестра отца Мария Аркадьевна Трубникова предложила взять к себе кого-нибудь из детей. Выбор пал на Сергея. На первое время с ним поселилась и бабушка.
Первоначально все тяготило и даже пугало Сережу: и прямые, пропадающие в тумане ущелья проспектов, и конка, и гиканье лихачей, и новая семья.
В гулких консерваторских классах было сыро, пахло известкой и чем-то кислым. Хмурый свет через плохо вымытые окна падал на голые стены. С полдня зажигали коптящие керосиновые лампы. Учителя все как на подбор: лохматые, в очках и кургузых сюртучках или вицмундирах. Попав на урок впервые, Сергей совсем пал духом.
Но это продолжалось недолго. Еще раньше, чем иней посеребрил телеграфные провода, от растерянности его не осталось и следа.
Демянский был человек рассеянный, обремененный уроками, большой семьей, долгами. Все силы он отдавал воспитанию бездарных тупиц. На занятия же с одаренными его попросту не хватало. Таким, как Сергей Рахманинов, нужно дать только «общее направление», а остальное образуется!
В теоретическом классе Сергей так поразил профессора Рубца своей памятью и абсолютным слухом, что тот совсем опустил вожжи и перестал обременять его докучливыми заданиями. Вскоре Сергей убедился, что общеобразовательные предметы и вовсе безделица. Можно ходить на них, а можно и не ходить.
Домашняя обстановка такому выводу как нельзя более благоприятствовала. Мать поселилась на Фонтанке у бывшей институтской подруги. На Казанскую, к Трубниковым, заходила редко. Тетушка Мария Аркадьевна была в хлопотах с утра до ночи. Муж ее Андрей Иванович, занятый службой, на первых порах тоже не пригляделся к приемышу. А бабушка… Для нее Сережа был солнцем без пятен.
В прошлом поду на святках она подарила ему коньки. Кататься он наловчился еще в Новгороде. Но разве ту заскорузлую лужу в нижнем конце Андреевской улицы можно было назвать катком? Тут же неподалеку, за углом, сверкало серебряное зеркало в оправе из темных елок. У ворот днем и ночью горели фонари, развевались флаги. По воскресеньям весело бухал оркестр Измайловского полка. Великолепно!
Каждое утро «пай-мальчик» с папкой, набитой книгами и нотами, собирался в консерваторию. Откуда было знать бабушке, что среди книг искусно запрятаны коньки! Каждый день внук получал от нее новенький гривенник на конку и завтрак и сейчас же прикидывал в уме: вход на каток пятачок, пара филипповских пирогов с вязигой тоже пятачок.
Вернувшись в третьем часу, он, глядя в глаза, рассказывал простодушно о своих подвигах в консерватории. Увлекаясь выдумками, он и сам себе верил. Верила и бабушка, только дивилась: почему у мальчика так горят щеки?
Однако настал день, когда ему пришлось получить эту отвратительную зеленую зачетную книжку. Вернувшись домой, он не пошел к бабушке. Взяв тайком в дядином кабинете витую свечу и дорожную чернильницу, он уединился в месте весьма укромном, и вскоре все единицы превратились в четверки. Такую операцию Сергей ухитрился проделать не один и не два раза.
Музыкальная грамота и фортепьяно давались ему шутя. Когда его просили поиграть для гостей, он охотно садился к роялю. Но никому и в голову не приходило, что в этих бисерно-чистых гаммах, арпеджио было очень мало музыки.
С Олей Трубниковой Сергей жил в мире. Это, впрочем, не «мешало ему пугать девочку до полусмерти.
По воскресеньям к Трубниковым иногда приходил из корпуса Володя Рахманинов. Взрослые, как правило, уходили в театр или в гости. Володя и теперь держался чуть свысока и называл Сережу «штафиркой». Однако здесь, в чужом городе, братья как бы нашли друг друга.
Венцом совместного творчества двух шалопаев была так называемая «зимняя горка». Вынимали запасные доски из обеденного стола и, приставив их наклонно к буфету, не только сами съезжали по ним, но и сталкивали визжащую от страха Олю.
— Душегубы! — топая ногами, кричала нянька Теофила. — Сейчас они дитяти шею переломают.
Наконец Володя уезжал в корпус, а Сергей, помирившись с сестренкой, ложился спать.
Сергей искал товарищей и нашел их, только не в консерватории, а на улице в лице двух отпетых мальчишек-газетчиков. Это они научили его вскакивать с ходу на запятки неистово трезвонящей конки, а затем улепетывать со всех ног, заслыша позади яростный свист городового.
Трудно было предвидеть, к чему все это поведет.
К счастью, подошла весна.
Однажды к Трубниковым пришла из института Лена. За год словно ее подменили. Откуда этот нежный и радостный блеск в серых глазах, еще недавно застенчивых и угрюмых, этот бархатный румянец, легкое дыхание полураскрытых пухлых «рахманиновских» губ?
— Сережка! — обрадовалась она брату. — Ты, говорят, уже виртуоз! Мне папа писал…
Мать глядела на нее втайне ревнивыми глазами. Девочка обожала отца, принесла с собой пачку его писем.
От Лены Сережа услышал впервые имя Чайковского. Она принесла романс, спетый ею недавно на институтском вечере.
— Можешь это сыграть?..
— Ну еще бы! — заносчиво отозвался Сергей.
Но с первых же тактов он понял, что сыграть это так, как он играл сонатины Клементи, просто невозможно. Его смутила эта музыка своею глубокой искренней грустью и еще больше — голос Лены. У этой девочки, еще хрупкой на вид, было контральто великолепного тембра и покоряющей красоты.
Сергей так взволновался, что вдруг потерял такт.
— Ах, Сергуша, какая же ты ворона! — рассердясь, прервала его Лена и шлепнула ладонью по
