Он говорил об этом без малейшего раздражения, без капли горечи, будто прочел о своей отставке в утренней газете и успел переварить новость.
А потом… я навсегда запомню этот жест… Тайер вдруг сунул лицо в дуло старинной медной пушки и замер на целых полминуты. Опасаясь худшего, я уже был готов дернуть его за рукав. Но все обошлось. Тайер высунул лицо и стал растирать озябшие ладони.
– Стыдно признаваться, мистер Лэндор, что когда-то я тщеславно считал свою персону обязательным условием жизнестойкости академии.
– А теперь?
– Теперь я считаю, что академия способна выжить и без меня. – Он кивнул и вытянул шею. – И она выживет.
– Думаю, полковник, вы все-таки ошибаетесь. Вы нужны академии, – сказал я, протягивая ему руку.
Он протянул мне свою. Лицо Тайера оставалось серьезным. Только уголки рта изгибались, намекая на улыбку.
– Это раньше я ошибался, – сказал он. – Но в вас, мистер Лэндор, я не ошибся.
Мы стояли у боковой стены заведения Бенни и смотрели на противоположный берег Гудзона.
– Пэтси, я пришел сказать, что закончил работу.
– И что?
– Мы… у нас может быть, как прежде. И ничего нам больше не помешает. Никакая академия.
– Нет, Гэс. Знаешь, мне ровным счетом наплевать и на твою работу, и на эту проклятую академию.
– Тогда в чем дело?
Пэтси молчала. Я ждал.
– В тебе дело, Гэс, – наконец ответила она. – У тебя сердце стало каменным.
– Камень тоже может жить.
Тогда обними меня. Один раз, но так, как раньше. Как раньше! Для меня это была невыполнимая задача. Должно быть, Пэтси это тоже знала. В ее глазах было столько грусти. Потом она отвернулась. Ей было очень неловко обижать меня. Но лукавить и притворяться Пэтси не умела.
– Прощай, Гэс.
На следующий день рядовой Кокрейн привез в Баттермилк-Фолс все мои вещи и одежду. Я невольно улыбнулся, видя, как он вытянулся и на прощание отсалютовал мне – лейтенанту Лэндору! Потом он забрался на козлы, тронул поводья гнедой лошади и уехал. Вскоре вест-пойнтский фаэтон скрылся за гребнем холма.
Несколько дней подряд я наслаждался забытой свободой. К сожалению, корова Агарь так и не возвращалась. Странно, что и дом узнал меня далеко не сразу. Жалюзи на окнах, нитка сушеных груш, страусиное яйцо – все они приглядывались ко мне, словно пытаясь определить мое место в их мире. Я осторожно ходил по комнатам, стараясь не потревожить ни одну вещь. По той же причине я больше стоял, чем сидел. Я решил возобновить свои прогулки, однако первые порывы ветра загоняли меня обратно в дом. Я был совершенно один.
Воскресным днем (это было девятнадцатого декабря) ко мне явился первый гость – кадет четвертого класса По.
Он напоминал дождевую тучу, остановившуюся на пороге… Вспоминаю, он тогда действительно остановился на пороге.
– Я знаю, – выдохнул он. – Я знаю, что случилось с Мати.
Рассказ Гэса Лэндора
41
А теперь, читатель, я расскажу тебе одну историю…
В том месте Америки, что зовется Нагорьями, жила девушка лет семнадцати. Миловидная, высокая и гибкая. Она приехала в этот захолустный край вместе с родителями, поскольку врачи советовали ее отцу сменить климат. И вышло так, что мать девушки вскоре после переезда тяжело заболела и умерла. Отец и дочь остались одни в своем уединенном жилище с видом на Гудзон. Им вполне хватало общества друг друга. Они читали вслух, разгадывали загадки и сложные головоломки, отправлялись в длительные прогулки по окрестным холмам. Девушка была крепкой и выносливой и внешне не тяготилась этой спокойной, размеренной жизнью. Но никто, даже отец, не знал, что творится у девушки внутри, ибо туда она никого не пускала.
Отец любил свою дочь. Он искренне считал ее утешением, ниспосланным ему Богом.
Но как бы ни любила дочь отца, как бы ни старалась скрасить его дни, она взрослела, и в ее душе появлялись иные желания. Девушка соскучилась по общению с другими людьми. Боясь обидеть отца, она ничем не выказывала свою тоску. Отец же, проведя много лет в большом городе, сильно устал от общения и не жаждал ни с кем видеться. Возможно, все мечты девушки так и остались бы напрасными, если бы не ее родственница – двоюродная сестра покойной матери. Эта женщина была замужем за банкиром и жила неподалеку, в Хэверстро. Она уловила душеные томления племянницы и прониклась к той сочувствием. Своих детей у жены банкира не было, и она охотно принялась опекать девушку, видя в ней прекрасные задатки, которые можно развить, и тогда… тогда часть славы достанется и ей, вызволившей юную затворницу из отцовского плена.
И потому, вопреки возражениям отца девушки, жена банкира начала знакомить ее со светской жизнью. Она катала девушку в карете, брала с собой на званые обеды. А когда подошло время, пригласила ее на первый бал.
Бал! При мысли о нем у девушки все замирало внутри. Она мысленно видела женщин в нарядных
