факт), моя жена, дети, собака (с ее способностью носить на себе личинки насекомых) и я заводили тесное знакомство с разнообразными насекомыми: мухами, комарами, мошками, мотыльками, уховертками, жуками-долгоносиками, осами, кузнечиками, клопами, трипсами, вшами, сверчками, термитами, слепнями, клещами, сороконожками.
Этим летом нам посчастливилось узнать, кто такие крылатые муравьи. Мысль, что нынешняя весна не была безмолвной, пришла мне в голову, когда я, войдя в комнату, где мы ели и спали, увидел на полу огромную отвратительно шевелящуюся кучу. Естественно, первым делом я взглянул на брус в потолке. Я размышлял: «Откуда появилась эта орда отвратительных крылатых насекомых? Неужели Он, создавший агнца божьего, сотворил и их?» Когда у английского ученого Дж. Б. С. Хэлдейна спросили, что он приобрел в результате изучения природы, которым занимался всю жизнь, он ответил: «Огромную любовь к жукам».
Однако теперь (намазавшись маслом против укусов насекомых и с выражением отвращения на лице) я понимаю, что насекомые могут быть полезными только себе подобным. Эти неприятные ничтожества раскрывают нашу сущность. Один буддийский монах снимает обувь, только чтобы не наступить на муравья. Со мной же происходит следующее: в два часа ночи жена начинает трясти меня, вырывая из чудного сна, протягивая мухобойку и твердя: «Убей, убей!» Уничтожить надо комара, который не дает спать детям. Летом я вижу себя пошатывающимся от слабости в ногах, одетым в купальный халат, рычащим и ругающимся – при этом очень смешным – загораживающимся Апокалипсисом.
Вашингтонский писатель
Писательская деятельность привела меня в Вашингтон. Но перед тем я сидел за своим письменным столом в редакции журнала «Эсквайр» в Нью-Йорке, ел нью-йоркский рогалик и погружался в нью-йоркские размышления о регулировании квартирной платы, об открытии в тот день двадцати модных ресторанов и о том, смогу ли я забронировать место в каком-нибудь из них. Вдруг зазвонил телефон. Это был звонок от пресс-секретаря вице-президента – вот так неожиданность! – из аэропорта. Ему срочно был нужен составитель речей, притом недорогой. «Какого черта! – философски сказал я себе. – Это может быть интересная работа. Я всегда мечтал поработать в подобном качестве, возможно, как музыкант, работающий только в студии, не отказывается от приглашений из разных музыкальных коллективов. Это шанс продолжить работу над книгой с Джорджем Бушем. Заниматься этим в течение года, а затем вернуться в Нью-Йорк с уникальными рассказами о контрразведке».
Это случилось пятнадцать лет назад. Я все еще в Вашингтоне, с твердым намерением остаться здесь, несмотря на то, что последние сорок восемь часов я провел в борьбе с мелкими чиновниками из правительства. Но это не имеет никакого значения. Мне здесь нравится.
Я написал свой первый роман. В заголовке были слова «Белый дом», и после этого меня определили – или прозвали – вашингтонским писателем-романистом. Сначала мне нравилось, что меня так называют. Я – вашингтонский писатель.
Я написал второй роман, в заголовке которого не было слов «Белый дом», или «Вашингтон», или «Потомак», или «Власть и закон»; в общем, никаких ключевых слов. Когда книга вышла, разочарование охватило галерку (несмотря на положительные отзывы). «Произведение хорошее и всякое такое, но, честно говоря, мы ожидали еще одну вашингтонскую книгу…»
Я написал третий роман. Никаких модных слов, связанных со столичным округом, в заголовке не было, тем не менее это определенно был «вашингтонский роман». (Главный герой – человек, рекламирующий табачную продукцию. Это ли не характерная черта столицы?) Галерка выразила удовлетворение: «Вот это уже больше походит на правду». И вот опять в литературных обозрениях мелькает «вашингтонский писатель-романист» или просто «вашингтонский писатель». Потом появится «вашингтонский сатирик». Не важно, какие чувства я испытываю к департаменту общественных работ, но его существование эффективно исключает наличие в литературе всяких халтурщиков. Судите сами: например, вы живете в таком месте, где вашу машину регистрируют без всякой заминки. Что же вас может вдохновить написать сатирическое произведение? Знающее свое дело правительство – местное или федеральное – может подорвать мою карьеру.
Вашингтон был основой моей писательской деятельности, у других фундаментом для их работы были Гарвард или Йель. Я приехал сюда бесхитростным, со своими «домашними заготовками», пишущей машинкой и сборником «Крылатые фразы». Я повидал мир, можно сказать, большую его часть. Но, боже мой, что за прекрасный новый мир представляет собой Вашингтон, какие люди в нем живут! Спустя несколько недель после того, как я сюда приехал в июльскую духоту 1981 года, я попал в неразбериху Белого дома, а именно в столовую, находящуюся на первом этаже. Там я услышал спор двух спичрайтеров со стажем. Суть спора состояла в том, у кого из них было больше «времени с глазу на глаз» – смелый неологизм! – в Овале с ПСШ. (Овал – метономия; ПСШ – акроним: Президент Соединенных Штатов.) Как зачарованный, я в удивлении наблюдал за ними.
Сомневаюсь, что оба мои коллеги были знакомы с «Эпитафией тому, кто никогда не будет похоронен в Вестминстерском аббатстве» Александра Поупа:
Этот маленький эпизод, свидетелем которого я был, убедил меня в том, что я нашел правильное место в этом мире. От своего отца, еще в детстве, я узнал испанское слово querencia. В переводе оно означает «безопасное место». Его употребляют на корриде. Когда бык выходит на арену, матадор внимательно наблюдает, как он ищет место, где будет чувствовать себя в безопасности. Весь израненный и разъяренный, он постоянно возвращается на это место. Матадор должен быть очень внимательным и не попасть на участок между быком и «безопасным местом», потому что, когда животное охватывает возбуждение, он сметает все на своем пути. Быка не прельстит даже красный плащ матадора. Беда тому, кто проигнорирует «безопасное место» на арене. Во всяком случае, свое «безопасное место» я нашел. Или, судя по обстоятельствам, оно нашло меня.
Я был удивлен, что мне удалось так удачно устроиться. Я житель Нью-Йорка, а все ньюйоркцы, чаще всего, презирают Вашингтон, считая его городом третьего разряда, так как в нем мало первоклассных ресторанов. Хотя Рейган временно изменил положение. На какое-то время в столице появились дамы в норках. Затем появились новые обитатели – сторонник епископальной церкви из Гринвича и его жена, полностью подходившая под определение: «имеешь то, что видишь», и старые обычаи из Родео-драйв уступили место традициям Запада. Но и это со временем распалось и исчезло. Нынешний Вашингтон с его неизменными нелепостями, с бесконечной суетой и громогласной серьезностью, с пышными и в то же время скромными церемониями больше не подвержен переменам. Все это очень привлекало меня.
Если бы сложилось все по-другому, я бы отдал соседке все комнатные цветы, отнес бы «Бартлета» на книжный развал Вассара и вернулся бы в Нью-Йорк.
Я все еще нахожусь в недоумении из-за того, что так быстро заслужил труднодостижимое звание «вашингтонский писатель». Что же, Чарльз Маккерри стал «вашингтонским романистом» потому, что написал книгу о привидениях? А вот Лэрри Макмерти провел здесь четверть века – хотя у него был свой дом в Вест-Арчере, штат Техас, – да так и не получил такого звания. В романе «Одинокий голубь» ничего не говорится о предложениях по разоружению Строба Тэлботта. Значит, любой безымянный автор является «вашингтонским писателем»? Очевидно, это не так, потому что говорят, он купил новый дом в Пелхаме, штат Нью-Йорк. Будет преувеличением назвать моего английского друга Кристофера Хитченса «вашингтонским писателем», хотя он организовал замечательный литературный салон в Вашингтоне. Туда может зайти любой. В салоне бывают Мартин Эмис, Салман Рущди, Джулиан Варне, Кевин Костнер. Может забежать и Барбра Стрейзенд. Приходите пораньше и выпейте коктейль. А что вы скажете об Эдмунде и Сильвии Моррис, авторах биографий (Рейган – Клэр Бут Люс)? «Вашингтонские» они писатели или нет? Нет. Слишком необычно. Но ведь, слава богу, они есть.
Было ли где-нибудь напечатано, что Гор Видал – «вашингтонский писатель», после того, как он написал роман «Город и пьедестал»? Сейчас, проживая в Италии, в городе Равелло, он представляется более «вашингтонским писателем», чем в то время, когда вышел в свет его сенсационный роман. Теперь он все чаще и чаще пишет о Вашингтоне. Ностальгия по шумихе? Самолюбование? В конце концов, здесь он вырос, впервые влюбился в свою школьную подругу. В конечном счете, возможно, совсем не обязательно жить здесь, чтобы считаться «вашингтонским писателем». Быть может, – кто знает? – Вашингтон просто
