И снова мы петляли по узким коридорам из бетона, пока, наконец, не вышли к главному зданию колледжа. Мы выдвинулись в коридор, обитый плюшем, с портретами выдающихся людей на стенах – вам, должно быть знакомы места такого рода: ректорские, приемные действительных членов и т. д. Короче говоря, мавзолей Науки! Мертвой, ороговевшей в панцирях черепаховых оправ очков и портфелей из крокодильей кожи, набитых диссертациями. Здесь тоже стояли солдаты, но уже более скромные. И здесь, в своем кабинете, нас ждал Курт Гедель.
Вкратце Уоллис поведал мне историю его жизни. Родился в Австрии, защитился в Вене, в области математики. Увлекся школой логического позитивизма, которую он там обнаружил (лично у меня никогда не оставалось время на философию), интерес его сконцентрировался на логике и основаниях математики.
В 1931-м, когда ему было двадцать пять, Гедель опубликовал свои тезисы, потрясшие научный мир – о некомпетентности математики.
Позднее он проявил интерес к модной тогда среди физиков теме взаимоотношений Времени и Пространства и произвел на свет несколько работ с рассуждениями о возможности путешествий во времени (На них-то, должно быть, и ссылался Нево). Вскоре под давлением со стороны Рейха он переехал в Берлин, где приступил к работе над военными заказами.
Мы подошли к двери с медной табличкой, на которой было запечатлено имя Геделя. Табличка была прибита недавно – на ковре я заметил мелкую бахрому опилок упавших со сверла.
Уоллис предупредил, что в моем распоряжении всего несколько минут и постучал в дверь.
Тонкий и высокий голос отозвался:
– Войдите!
Мы вступили в просторный кабинет с высоким потолком, роскошным ковром и дорогими обоями, а также столом, покрытым зеленой кожей. Когда-то это была солнечная комната – судя по огромному окну, ныне завешанному шторой. Окно выходило на запад – как раз напротив окон моего жилища.
Человек за столом продолжал писать, когда мы вошли, придерживая бумагу ладонью – не то закрывая написанное от нас. Это был невысокий, тонковатый мужчина болезненного вида с высоким беззащитным лбом: на нем был мятый шерстяной костюм. Лет ему, судя по всему, было за тридцать.
Уоллис шевельнул мне бровью:
– Чудной парень, – шепнул он. – Но большая голова.
Пустые книжные полки, ковер, заваленный тюками, рассыпавшиеся стопки журналов – преимущественно на немецком. В одной из связок я разглядел лабораторное оборудование, а также пробирки с различными материалами, и в одной из них я разглядел такое, отчего у меня сердце забилось чаще!
Я деланно отвернулся в сторону, стараясь сохранять спокойствие.
Наконец, вздохнув, человек за столом отбросил перо – оно ударилось о стену, и скомкал бумаги, отправив их в мусорную корзину.
Тут, наконец, он заметил нас.
– Ах, да, – сказал он. – Это вы, Уоллис.
Он тут же убрал руки со стола, отчего стал еще меньше.
– Профессор Гедель, благодарю вас за согласие встретиться. Перед вами… – и он представил меня.
– Ах, да, – снова сказал Гедель. И усмехнулся, показывая неровные зубы. – Конечно. – Он угловато выпрямился, обошел неуклюже стол и протянул руку. Ладошка оказалась костлявой и сухой.
– Очень приятно, – сказал он. – Чувствую, нам есть о чем поговорить.
Он говорил на сносном английском, с небольшим акцентом.
Уоллис взял инициативу в свои руки и предложил нам занять кресла с подлокотниками у самого окна.
– Надеюсь, вы нашли с себе место в Новом Веке? – с искренним интересом спросил Гедель. – Конечно, мир здесь несколько диковатый. Но, возможно, как и меня, вас будут терпеть как полезного оригинала и эксцентрика. Не так ли?
– О, как можно, профессор, – покраснел Уоллис.
– Эксцентрик, – продолжал тот. – Эк-кентрос – что значит «из центра». – Он скосил на меня глаза. То, что мы и есть оба – немного в стороне от центра событий. Что ж, Уоллис, я знаю, что для вашего английского склада ума я насколько странноват.
– Ну что вы, профессор…
– Бедный Уоллис никак не привыкнет, что я переписываю свою корреспонденцию, – сообщил мне Гедель. – Временами по десять и более раз – и видите, никак не закончить. Странно? Хорошо. Так и надо!
– Вы, наверное, жалеете о том, что оставили родину, профессор, – сказал я.
– Ничуть. Я и сюда-то попал уже из Европы, – сказал он мне заговорщическим тоном.
– Причина?
– Кайзер, само собой.
Барнес Уоллис предупреждающе стрельнул глазами.
– Это же очевидно, – азартно продолжал Гедель. – Возьмите две фотографии – одну из 1915-го, скажем, а другую – из этого нынешнего – человека, выдающего себя за Кайзера Вильгельма. Измерьте длину носа, примите во внимание расстояние от кончика носа до подбородка, которое у каждого человека индивидуально и сохраняется на протяжении всей жизни – и почувствуйте разницу! Куда же движется
