— Какой ты Дед? Ты мальчишка совсем. Лысина вот только…
— Так?.. — сказал Пётр, возвращая разговор к «Кругу».
— Да стоит ли говорить? Это прошлое. Да и поймёшь ли? А может, как раз и стоит сказать, чтобы в жизни ко многому готов был.
— У каждого явления, — сказал отец, — есть повод, и есть причинна. И многие как раз повод за причину принимают. Потому что он на поверхности. И о нём говорить можно, а причина — она незримая, её, чтобы увидеть, нужно и ум проявить, да и скрытые знания под рукой иметь. А иногда про причину и сказать ничего нельзя, потому что это или государственный секрет, или столь она абсурдна с точки зрения дела и здравого смысла, что кажется надуманной. Пример: Сараевская история и Первая мировая. Повод совершенно незначительный для такого масштаба трагедии. А причина: корысть. Сырьё, рынки. Передел мира. Это говорить можно: экономика, а вся суть экономики в том, что кому-то больше других хочется. Ты заметил, я сказал, хочется, а не необходимо… А люди гибнут. За Отечество?..
— Только не подумай, что я равняю себя и Первую мировую, — сказал он на всякий случай. Будто Проворову такое в голову придет, слава богу — не дурак.
— Я показываю тебе, что есть у явления причина и есть для него повод, — сказал он.
— Это совершенно разные вещи, — сказал он.
— Лёш, ты такое вступление делаешь… — Томка, помолчи. Не встревай.
— А может ему лучше ничего этого не знать, — сказала мама. — Надо. Пора.
— Мы должны были уже, согласно планам всем, рапортовать о том, что сборка «Круга» закончена и что мы готовы выдвигаться на Эмбу на испытания, — начал свой рассказ отец. — Но в министерстве знали, что это невыполнимо, потому что у нас ещё всех чертежей не было — КБ их ещё не поставило. Как может быть сделано изделие, если его проектирование ещё не закончено? Но Ефремов уже доложил в ЦК. А Ефремов — это всё равно что Королёв, а кто же Королёва наказывать решится, если что-то там сорвано? Дураков нет. Так и с Ефремовым. Нужен стрелочник. Вызвали меня к министру, а зам его Монданов говорит: выгони главного конструктора завода или главного инженера. Виновный в срыве заказа должен быть наказан. Выгони обоих. Это даже лучше. Я говорю: ребята мои не виноваты. Виноват Ефремов. Пусть он ответит. Ему всё равно ничего не будет. Министр в сторонке сидел, только обозначал своё присутствие. А тут сказал: «Ефремов виноват не может быть по определению, потому что он Ефремов». А Монданов добавил: «Виноватый быть должен и виноватый должен быть наказан. Не уволишь ребят своих, сам уйдёшь». Ну, сказал и сказал, а дело делать надо. Тут и чертежи пришли.
— Пап, что главного инженера уволить могут, это понять можно, но главный конструктор?.. Ты говоришь, разработчики — институт проектный, КБ. А при чём здесь заводские конструкторы?
— Заводские работают над тем, чтобы ошибки проектировщиков исправлять. Те, которые в процессе производства выявлены оказываются. Иной раз детали вообще не сопрягаются. Тогда одна, которую изготовить можно, делается, а другая конструктору отдаётся, чтобы на ходу кумекал. Я, когда чертежи из КБ приходить стали, объявил Шамилевским ребятам авральное положение. Перевёл конструкторов на сдельщину.
— Я тогда здорово заработал, — сказал Виктор. Чешский гарнитур купил. За один месяц. Сервант, стол, стулья, тумбочку под бельё…
— Шамиль его невзлюбил, потому что как-то застал его за чтением детектива. Это в рабочее время!
— А что ж мне делать, раз работаю я быстро. Не спать же за кульманом. А дополнительную работу просить — увольте, за те же деньги работу других, кто не может или не хочет работать, я делать не буду.
— Ну, и дурак, — раздраженно сказал отец. — Я же тебя просто так выдвигать не мог. Умеешь — покажи.
— Так и показал.
— Да, верно. При своём окладе в сто двадцать получил девятьсот с лишним за месяц.
— Девятьсот семьдесят.
Да, заказ они тогда выполнили, и отстрелялись на Эмбе отлично. Армия была довольна. Армия вообще к Алексею Пантелеевичу относилась с огромным паритетом: это был по тем временам единственный директор, который выиграл арбитраж у заказчика, а армия и была этим заказчиком, который арбитраж проиграл.
Тут в гостиную вошла Люся и всех позвала к столу. К домашнему столу собирались не в гостиной, а на кухне, потому что она была просто огромная: метров шестнадцать квадратных. «Сталинка» — дом ещё пленные немцы строили. Рассказ отца на время прервался, потому что ребята уже все пришли: и Виктор с женой, и племянники, нагулявшиеся во дворе. У брата квартира была в соседнем подъезде, и в этом было громаднейшее удобство: когда кто-либо из детишек заболевал, его просто доводили до соседнего подъезда, а там он сразу у бабушки и оказывался. Под крылом и заботой. И семья так тесно скреплена их была душевно, что Проворову не раз приходила (и до, и после) мысль, что Проворов — это не просто фамилия или название семьи, это состояние души. Ему так казалось, хотя это, конечно, чистейшей воды субъективизм. Идиллическая мысль, мечта, пришедшая под настроение, но он и потом, через годы, к ней возвращался.
Как всегда, когда семья собиралась вся, были пирожки с мясом и рисом и пирожки с грибами. Лепили пирожки мама с Люсей, а жарил всегда только Виктор. Считалось, что у других это так хорошо, как у него, получиться не может. Так считалось, и поэтому пирожки жарил только он. Ребятишек любили. Особенно Костю, и только из-за того, что он был первым. Но, может, я ошибаюсь. Наташка же была такой чудной девочкой-каракулей, из которых потом обычно вырастают наши русские красавицы.
Дети чего только не делают с нами, взрослыми! Однажды, когда Наташки ещё не было, Проворов застал в гостиной такую картину: бабка и дед сидели на ковре, а посреди ковра сидел Костик, и они по очереди запускали к нему игрушечный заводной автомобильчик. Кажется, это им доставляло не меньшую радость, чем ребёнку, потому что они по временам не только восклицали, но и повизгивали. Это папа-то с мамой!.. Старичьё!.. Ё — моё!
На кухне рассказ про «Круг» был продолжен и, что Проворова удивило, без упрёков, без обвинений кого-то, в адрес кого-то. Произошло и всё, и это объективно, потому что произошло уже. Да, обидели ни за что, но что ж — жить вечно обиженным? А стоит ли? Стоит жить, продолжать жить, и делать то дело, которое тебе поручено и которое тебе по нраву и силам. А «на обиженных воду возят», потому что они вид соответствующий имеют. При человеке всегда равное ему достоинство должно быть, а пройдохи, те и специально унизятся…
— А причина в чём? напомнил отцу Проворов.
— Причина?.. Тут с точки зрения логики — сплошной абсурд. Когда совнархозы ликвидировали, мне предложили пойти заместителем к министру Союза, а я отказался.
— Зачем?.. Сейчас жили бы москвичами, — весело посетовал Пётр.
— У предыдущего министра все замы только полгода и выдерживали: загонял в могилу. Что-то мне на этом свете нравится, не спешу туда, — отшутился отец. — Мы с мамой решили, что нам и здесь хорошо.
— Я отказался, — продолжил рассказ отец, — а Монданов, он тогда директором Ижевского машиностроительного был, а Монданов согласился. Но очень хорошо запомнил, что я конкурент. Знаешь, есть такие люди… людишки. Как-то приехал к нам в командировку. Я ему дежурную «Волгу» дал, не прикрепил к нему, а, если поехать куда надо, вызывай. И банкетов никаких не закатил. А он уже из новых руководителей, из брежневских, из тех, кто элитой себя называет и любит, когда перед ним стелются. Ты представляешь, он обиделся, обиду затаил, а когда повод представился, то и отметился. При том раскладе, который в то время был, министр не дал бы меня спихнуть, мы давно уже в связке были, но Монданов в ЦК донёс, сообщил, что в министерстве принято решение отстранить меня от должности, как провалившего важный правительственный заказ. Сообщил, потому что министерство само снять не в праве: не то производство. Время шло, пока в секретариате разбирались, пока на президиум пришло, пока решение приняли, мы уже заказ выполнили. Нам бы премии уже пора раздавать, а тут как раз и решение из ЦК пришло. Уволить, так что министру пришлось, что называется, умыться. Нынешняя власть, не то что при Хрущёве, разворачивается медленно, но неуклонно. А Монданов на моё место свата своего притащил. Они с
