со всей страны отрядов. Сзади пестрой толпою знатные торговые люди и чиновники.
Растерянный Хасим, успевший мысленно попрощаться со свободой, переминался с ноги на ногу на опустевшей площади. К нему подошла Шиха, опустилась на колени, всем видом предлагая сесть на нее. Хасим стряхнул оцепенение и взгромоздился меж островерхих белых горбов. Стражник, остававшийся все это время рядом, вдруг вспомнил свои обязанности, выхватил саблю и подбежал к верблюдице. Из боковой улочки, сверкая стальным клинком, спешил на помощь Хасиму Шакен.
Но ему не пришлось вступать в схватку.
Верблюдица поднялась в полный рост и повернулась к противнику задом. Как только стражник поравнялся с ней, Шиха, ловко дернувшись всем телом, ударила его ногой прямо в голову. Стражник упал, раскинув руки. Под головой растекалось кровавое пятно. А Шиха, издав торжествующий гортанный крик, уже проворно бежала по городским улицам по направлению к стоянке каравана Хасима. Сзади спешил удивленный Шакен.
Люди и верблюды Хасима были собраны еще с ночи, поэтому хватило краткого приказа, чтобы все быстро тронулись в путь. Хасим так и остался сидеть на Шихе. Он ехал первым, верблюдица шла резво. Не отставали и остальные.
Все население города схлынуло к главной южной дороге. Хасим беспрепятственно вышел через северные ворота и направил маленький караван вдоль Сырдарьи. К вечеру, когда они остановились на первый привал, негостеприимный Отрар был далеко позади.
Гонцы за вином
– Арак барма? – гордо продемонстрировал знание единственной фразы на казахском языке Боня, когда вместе с Сашкой добрался до сельского магазинчика.
– Все перед глазами, – бодро ответила по-русски пышная продавщица-казашка, не оценив усилий студента.
При этом она широким жестом гордо указала на небогатый ассортимент запыленных полок. В отличие от городских коллег, которые умеют равнодушно смотреть сквозь покупателя, будто перед ними пустое место, колхозная продавщица заинтересованно разглядывала новых гостей. Она даже небрежно провела выуженной из-под халата тряпкой по отслоившемуся пластику прилавка и убрала с глаз долой изрезанную ножом доску с мелкими почерневшими бороздками.
«Что она на доске режет?» – подумал Сашка, не заметив в магазине ни колбасы, ни сыра.
– Брать что-нибудь будем? – спросила продавщица, выждав, пока посетители привыкнут к тусклому освещению и рассмотрят товары. – Я скоро закрываюсь! – не дождавшись ответа, с пробудившейся профессиональной хамоватостью предупредила она. Ее широкие щеки еще более раздулись, нижняя губа недовольно вывернулась. Казашка поворотилась боком, что, видимо, означало – терпение заканчивается.
Евтушенко, не смотревший на полки, отметил, что фигура в белом халате, как бутылка, одинаково кругла со всех сторон, и если не приглядываться, то могло показаться, что продавщица повернула только голову. Горлышко у этой «бутылки» отсутствовало напрочь, а пробка-голова, замотанная в теплый платок, угнездилась прямо на покатых плечах. Боне некогда было разглядывать продавщицу. Он шевелил губами, подсчитывая, сколько бутылок «Таласа» они смогут купить.
– Дайте нам двадцать один огнетушитель, – закончив подсчеты, сообщил он свое решение. Палец указывал на портвейн емкостью 0,8 литра по цене два двадцать.
– Чего? Понаехали тут городские! Весь дефицит хотят смести. Бери вон «Медвежью кровь»! – отбросив остатки учтивости, казашка показала на бутылку болгарского вина по три тридцать.
– Не ори, бабка! – осадил ее Боня.
– Чего? Какая я тебе бабка! – Не на шутку обиделась продавщица.
В первый раз взглянув в лицо казашке, которая действительно была еще довольно молодой, Боня понял, что погорячился и может навредить делу. Нацепив маску любезности, он пошел на попятную:
– Хорошо-хорошо, красавица. Сколько там градусов в «Медвежьей крови»?
– Десять тире одиннадцать, – скрупулезно прочла на этикетке продавщица.
– Ништяк, да? Не знают даже, насколько разбавили! – воскликнул Боня. – В «Таласе» все восемнадцать. И стоит дешевле, и пузырь больше.
– Без «Медвежьей крови» «Талас» не отдам! – категорично заявила продавщица.
– Давай для девушек возьмем сухое вино, – вмешался в разговор Сашка, он терпеть не мог бессмысленных скандалов.
– Ну ладно, две «крови», а на остальное – портвейн, – сдался Боня.
– Три! – не унималась продавщица.
– Черт с тобой! – Боня обреченно выложил деньги на прилавок. – Санька, посчитай, сколько выходит.
Вскоре ребята вышли из приземистого магазинчика, каждый нес в руках по сетке с бутылками. Огорченный Боня курил и беспрестанно сплевывал под ноги:
– Вечно нагрузку впарят, – бурчал он.
– Куда теперь? – Евтушенко остановился. Всю дорогу сюда он не прислушивался к разговору приятеля с водителем и не смотрел по сторонам, погруженный в овладевшую всем его сознанием математическую проблему четырех красок.
– Туда, – махнул рукой Боня. – До крайнего дома, а там направо… Или налево… Тропинка вначале должна быть, а там напрямик. Водила обещал – вдвое короче путь выйдет.
Увидев натоптанную дорожку, ребята свернули в открытую степь. Через десяток метров дорожка уперлась в небольшую яму, заваленную мусором. За ямой четких следов не наблюдалось, но Боня продолжал зло и уверенно шагать прямо.
Саша шел за ним, возбужденно обдумывая новую идею доказательства знаменитой гипотезы о четырех красках, внезапно пришедшую ему в голову. Он слепо смотрел под ноги. Равномерный шаг помогал лучше сосредоточиться.
Постепенно Боня стал топать все медленнее, перекладывая потяжелевшую сетку из одной руки в другую.
– Стоп. Привал, – сказал он и первым плюхнулся на землю.
Саша отстраненно уселся рядом.
– Надо бухнуть, – с этими словами Боня извлек бутылку портвейна и принялся сковыривать пластиковую пробку. – Во-первых, подкрепимся, во-вторых, веселее на душе станет, а в-третьих, груз будет легче. Блин, не снимается, а нож не догадались взять.
Он долго возился с пробкой, кое-как отогнул ее край, и зубами, в несколько приемов, сдернул белый колпачок. Вино выплеснулось из горлышка. Багровые брызги шлепнулись на рубашку, образовав темные пятна. Чрезвычайно довольный, Боня обтер ладонью облитый подбородок и на некоторое время присосался к бутылке.
– Держи, – повеселевший Боня протянул бутылку Саше. Тот вяло глотнул, поморщился и вернул бутылку. Сумерки сгущались на глазах. Евтушенко задрал голову и посмотрел на еще светлое небо. Казалось, что частички света, размытые в атмосфере, интенсивно испарялись и устремлялись ввысь, а образовавшуюся пустоту заполняла холодная темнота, наползающая от земли.
– Долго еще топать? – спросил Саша.
– А я почем знаю! – Боня равнодушно закурил, посматривая, сколько вина осталось в бутылке.
– Ты же про дорогу расспрашивал? – возмутился Саша.
– Не дрейфь, прорвемся!
– С тобой прорвешься, – усомнился Евтушенко. Он начинал понимать, что дороги они совсем не знают, но все-таки надеялся, что идут в нужном направлении. – Пошли, темнеет.
– Посидим еще. Без нас не начнут, – благодушно улыбнулся Боня, покачав сетку с бутылками. Отрывистый звон полных бутылок ему нравился.
Встали студенты, когда Боня полностью допил бутылку и отшвырнул ее в сторону. Темнота незаметно сомкнулась над ними, погасив еще недавно тлевший на горизонте закат. Саша уже жалел, что полностью доверился Боне, и совсем не интересовался дорогой. Он огляделся. Мрак окружал их со всех сторон, не
