– В карты играем, – развел руками Сашка.
– Поздно уже…
– Вспомнил! – с сарказмом прервала меня Ольга. – Ему несколько часов назад звонили, но он, видимо, был не в силах оторваться от процесса обучения.
– А некоторым пора домой, – я уперся взглядом в Карпову.
– Ничего себе! – возмутилась она. – После десяти, кстати, присутствие посторонних в общежитии запрещено.
– Оля, иди в свою комнату.
– Интересно! А она? Останется здесь на ночь с мужиками?
Карпова явно нарывалась на скандал или просто не контролировала свои эмоции. Евгения демонстративно встала и шагнула к выходу. Я удержал ее и обратился к Карповой, набычив голову:
– Оля! Ко мне пришел человек. Дай спокойно поговорить.
– А с Глебовой что, не наговорился? Прервал разгорающийся скандал Сашка:
– Оля, давай выйдем. Я тебя провожу.
– Не заблужусь! – огрызнулась Карпова. Рука веером бросила карты, отброшенный стул шлепнулся на пол. Она с вызывающей учтивостью раскланялась: – Спокойненькой ночки.
Хлопнула дверь. Сашка бросился догонять Ольгу. Мы остались наедине с Русиновой.
– Отпусти, – Евгения высвободила руку, которую я продолжал сжимать, потерла запястье: – Ну и пальцы у тебя.
– Извини.
Она порывисто прислонилась ко мне, доверчиво вжалась, кончик носа уткнулся мне в шею. На душе мгновенно потеплело. Я хотел обнять хрупкие плечи, но девичьи ладошки неожиданно твердо уперлись в грудь, и Женя отстранилась.
– От тебя пахнет чужой женщиной, – обиделась она.
– Почему чужой? – вырвалось у меня. Женя отвернулась:
– Хорошо, не чужой. Я ошиблась.
Я слышал, как между нами с хрустом выкристаллизовывается ледяная стенка. Женя была совсем близко, но нарастающий холод разделял нас, и я не мог его разрушить. Оправдываться было стыдно, а обманывать самую лучшую в мире девушку я не мог.
Женя села за стол, меланхолично поворошила карты. Я обреченно опустился напротив. Тонкие пальцы девушки извлекли червовую даму.
– А она тебя любит. – Женя положила передо мной карту.
– Кто, Ольга? – Я от второго человека за день выслушал эту новость и уже не знал, как возразить.
– Ты сам назвал ее имя, выходит, знаешь.
– Но она же… Ты сама видела.
– Оттого и не в себе, что любит. Поверь мне. – Она выудила из колоды бубновую даму и положила в стороне от червовой. – А еще у тебя есть Ирина. Тебе с ней хорошо сегодня было?
Я опешил и почувствовал, как заалели щеки:
– Что? Что ты имеешь в виду?
– Наверное, лучше, чем со мной. Ну и славно.
– Нет! Так нельзя сравнивать, – пытался возразить, отводя глаза. Нужных слов не находилось. Откуда она все знает?
– Ты хранишь ее запах. Ты знаешь, что запах передается с потом? Когда жаркие тела плотно касаются друг друга.
Я окаменел. И вспомнил, что Ирина, ко всему прочему, одевала мою футболку. Что это – женский инстинкт? Или сознательная метка своего жизненного пространства? Глаза не поднимались на Женю, я смотрел только на карты в ее руках. На столе между двумя дамами появилась третья – пиковая. Женя сдвинула ее выше и постучала ноготком:
– Пусть это буду я. Ты не возражаешь?
Я подавленно молчал.
– И хорошо. Итак, у нас осталась трефовая дама. У тебя есть кто-нибудь еще из женщин?
– Женя, какие женщины?
– Та, которая нравится тебе, или та, которой нравишься ты. К сожалению, редко бывает, чтобы эти два чувства были взаимными. Есть? – Она пристально взглянула на меня.
А я вдруг вспомнил следователя Воронину. Ее фигуру, когда она в первый раз выходила из этой комнаты. И какой-то туманный ощупывающий взгляд, которым она прошлась сегодня по моему обнаженному телу.
– Вижу, что есть, – холодно произнесла Женя и выложила на стол последнюю даму. Четыре карты образовали своеобразный крест с пустым местом в середине. – А ты у нас будешь валетом. Вот этим. – Червовый валет лег в центр креста между дамами. – Четыре дамы вокруг одного валета. Ты, Тиша, окружен женщинами. В какую сторону ни пойдешь, везде тебя ждет страсть. А где страсть, там всегда боль.
Мы молча смотрели на крест из пяти карт. Что такое боль из-за женщины, я уже хорошо понимал. Потом ее рука смахнула карты в общую колоду:
– Я не за этим пришла.
Да, конечно! Ведь она появилась здесь не для того, чтобы играть в карты.
– Вас видели, Тиша.
Я медленно поднял лицо. Женя поймала мой взгляд:
– Вас заметила соседка с нижнего этажа, когда вы спускались вместе с Андреем.
– В ту ночь? – растерянно спросил я и сразу понял всю бессмысленность вопроса.
– Да. Она старая женщина, живет одна и любит посплетничать.
– Что она видела?
Этот вопрос был ненамного умнее, но Женя отвечала спокойно:
– Она видела, как двое незнакомых парней тащат пьяного Андрея Воробьева. Его она знала раньше.
– Она подумала, что он пьяный? – ухватился я за спасительную соломинку.
– Тогда, да. Но потом она узнала, что в эту ночь он умер. И… – пауза затянулась, Женя словно подбирала нужные слова. – И сегодня она пришла ко мне.
Женя опять надолго замолчала.
– Ну что? Что она сказала? – торопил я.
– Она догадалась, что в тот момент он был уже мертв.
В глазах помутнело. Хорошо, что я сидел на стуле, руки вцепились в стол, я переждал головокружение. Этот свидетель гораздо опаснее, чем таксисты. А если сопоставить оба показания, то вот она – общая картина преступления и утаивания улик.
– А ты?
– Тиша, я так испугалась, что сразу дала ей денег.
– За молчание?
– Ну конечно. Она обещала, что никому ничего не скажет.
– Ты веришь слову сплетницы.
– Она одинока, и ей очень нужны деньги.
– Тогда она придет еще!
– Лишь бы молчала.
– Да, ситуация – хуже не придумаешь. Мы вляпались капитально. Она запомнила парней, то есть нас?
– Я не стала спрашивать. Я попыталась представить все шуткой. Глупо, конечно…
– Да, это уже не шуточки. И следователь к нам приходила.
– Саша рассказал.
– У следствия есть улика. Заколка от галстука Воробьева, найденная в машине Глебовой. Но Воробьев вроде бы вместе с Калининым накануне забирал машину, и теоретически мог тогда обронить заколку.
– В тот вечер заколка на нем была.
