починив мою энергетическую часть, на мой запрос обозначил себя как мастер-техник, а его действия позволили мне в этом на тот момент уже убедиться. Вас Леон обозначил как капитана. Я не имел оснований усомниться в его словах. Это все.
— Ofiget…
— Что, простите, капитан? — Ревель явно не понял, что Макс имел в виду.
— Неважно. Это просто выражение эмоционального потрясения. Итак, на моем терминале есть файл, называется «Ивар». Посмотри и сравни с имеющимися у тебя.
— Простите, капитан. Нигде не фигурирует.
— А третий? Называется «Немой»?
— Точно так же, нигде не фигурирует. Простите, капитан.
— Не за что извиняться, Ревель. Все в порядке. Знаешь, я, пожалуй, пойду спать.
— Как вам будет угодно, Макс. Пойдете на базу или займете на борту свою каюту?
Каюту… Интересная мысль, Заславский даже задумался на секунду. Потом вспомнил о том, что на базе его каюта примыкает к кабинету, а на столе в кабинете лежит ИВС, которой временами так не хватает, и решение было принято:
— Пожалуй, сегодня еще на базу. А вот завтра начну обживать каюту.
— Как прикажете, капитан. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Ревель… — Макс оборвал фразу и пошагал к базе. Пятно света из прожектора проводило его до двери и погасло, как только дверь за Максом закрылась. Следом погасли огни на трапе эсминца, а сам трап втянулся в корпус.
Ревель не спал, ибо компьютеры спать не умеют, но держать трап спущенным, а свет — горящим повода не видел.
Войдя на базу, Макс осмотрелся в коридоре. Освещение горело вполнакала, в дежурном режиме. Ночь на дворе как-никак. Никаких посторонних проявлений в коридоре замечено не было, да и откуда им взяться? Заславский постоял минуту в коридоре, бесцельно оглядывая стены и лампы. Поняв, что это просто потеря времени, а он и так что-то припозднился, Макс двинул к себе. Кабинет его был почти на противоположном конце комплекса, и он шел мимо столовой, дверь в которую была открыта, являя абсолютно безлюдное помещение, мимо техзоны, где не горело ни единого огонька и сквозь огромное дверное остекление было видно, что никого внутри нет. Прошел мимо рубки связи, где точно так же никого не было, мимо бассейна, где даже свет не горел, мимо комнат личного состава. Все двери были закрыты, никто не издавал столь громких звуков, чтобы они выбились наружу. На базе воцарилась ночь и тишина. Группа предварительной колониальной подготовки, закончив дневную суету, спала. Во всяком случае, ничто не свидетельствовало об обратном, кроме шагов Максима Заславского по коридору.
Стараясь ступать потише, Макс дошел до своих апартаментов. Зайдя в каюту, он стянул через голову куртку рабочего костюма и швырнул ее небрежно на тумбочку около кровати. Потом подошел, взял куртку в руки, расправил ее рукава и спину и аккуратно повесил ее в шкаф. Порядок прежде всего, а разгильдяйство — чистой воды потакание эмоциям. Незачем оно, да и не ведет ни к чему хорошему. Повесив куртку, Макс уселся на кровать, наклонился и стянул сапоги, с наслаждением вытянув ноги. Потом снял комбинезон, белье и отправился в душ смывать дневную усталость.
Ворочаясь под потоками ионизированной воды, Макс прокручивал в голове все снова и снова события прошедшего дня, оказавшегося очередным, но не банальным. Разговор с Германом-Урмасом, разговор с бортовым компом эсминца, ссора с Еленой, отповедь Каю, знакомство вообще с выжившими, Немой… Немой. Черт побери, а ведь он вполне может оказаться той самой угрозой, тем самым исчезающим убийцей. Ведь говорить он отказывается, да и вообще делает вид, что ничего не понимает… Странно это. Впрочем, Макс, а ты уверен, что это не паранойя опять? Ведь полвека человек в криобоксе пролежал, могло не просто память стереть, как у Урмаса и Ивара, могло вообще думалку напрочь отшибить! С какой радости Немому быть этим самым невидимкой?
А почему, собственно, Немой? Ведь и Ивара эсминец тоже опознать не смог, что нехарактерно! Ведь на самом деле, несмотря на полвека, сохранились же файлы допуска к штурмпалубе? И Урмаса-Германа Ревель опознал именно по файлам допуска. Ведь не мог же Ивар, будучи членом экипажа, не иметь никуда доступа? Не мог. Поэтому либо он не член экипажа, а как раз таки пассажир, либо он и есть — невидимый убийца. Черт, нестыковка. Немого тоже нигде нет. А кто из них подозрительней — это огромный вопрос. Впрочем, на самом деле, ни черта не вопрос. Немой — подозрителен, да. Ивар — просто несчастный человек. Он может быть хоть Валдисом Агарисом, черт возьми! Нет, Агарисом не может. Ревель упоминал в разговоре, кажется, что капитан погиб. Так что это точно не В. Агарис, и точно не старший помощник. Того вообще убили прямо на вахте. Итак, Немой скорее всего убийца, и решение запереть его в боксе под ключ — единственно верное. Стоп, Макс, стоп! А с чего ты, дорогой друг, взял вообще, что невидимый (он же исчезающий) убийца — вообще дожил до сей поры? Может быть, его кости уже лежат в корабельном криобоксе? Ведь Ревель не законченный кретин, допускать убийцу к медблоку!
Нет, конечно, бортовой интеллект не дурак ни разу. Только вот камер слежения у него — раз-два и обчелся. Так что он не мог «пустить» или «не пустить» убийцу своего экипажа в медблок. Да и как «не пустить» то, чего не видишь? А ответ на вопрос «с чего взял, что убийца здесь?» вообще очень прост. Ведь интуиция не просто так жизни не дает? Майор, это «чувство жопы» тебя выручало столько раз в жизни, что смешно даже говорить. Так что убийца жив и на базе. И скорее всего — это Немой. Поскольку был бы это Ивар — то, как только оказался бы на свободе, тут же воспользовался бы ситуацией. А почему тогда Немой не воспользовался? Казалось бы — разморозили, оживили — бегай, убивай дальше! Если настолько крут — то сразу с операционного стола исчезай и живи давай!
Черт, интересно, а с чего вообще, оказавшись на борту «Ревеля», тот самый начал их всех резать? Да и как он пытался взломать бортовую сеть? Стоп! Заславский, ты кретин! Сеть! У тебя же сеть чуть ли не с утра сбоит, на базе! Но с утра эта троица еще размораживалась, нелогично. Стало быть, невидимка дождался всех на борту эсминца и теперь перешел к активной фазе? Но за полвека помер бы на хер от голода, ага. Так что это — бред, Максим Викторович…
Заславскому надоел диалог с самим собой под струями воды, и он выключил душ, вышел из душевой кабины, накинул халат, привезенный с собой в экспедицию, и пошлепал босыми ногами в кабинет, смежный с каютой. Поскольку очень хотелось курить, а смолить перед сном в спальне Макс дурацкой привычки не имел.
Но до кабинета отставному майору «Серебряных Чаек» дойти было не суждено, его поход прервал стук в дверь каюты. Тихий, но отчетливый. Макс встрепенулся, из шкафа выдернул свой наградной пистолет Лихого, калибра 9 мм, и, стараясь не издавать звуков, на цыпочках подкрался ко входной двери и посмотрел в видеоглазок.
В следующую секунду Заславскому стало стыдно. За дверью находилась Елена, Елень Офигенная. Видимо, то ли пришла пожелать командиру спокойной ночи, то ли решила еще раз поскандалить, на ночь глядя. Не имея желания показаться параноиком, Макс сначала вернулся к шкафу и убрал пистолет, потом подошел к двери и открыл ее рывком. Елена стояла прямо перед ним, в джинсах и футболке, в шлепанцах на босу ногу, с распущенными шикарными волосами цвета темной меди, красиво спадавшими ей на плечи ровными прядями.
— Макс, можно мне войти? — Ее голос был кроток и едва слышен.
— Входи… Елена, я… Слушай, я правда не понимаю, зачем… — В следующую секунду Макс уже ничего не мог сказать, потому что Елена буквально сорвала с себя футболку, явив красивую и аккуратную грудь, а вслед за этим просто набросилась на Заславского, крепко его обняв и впившись в его губы страстным поцелуем.
А потом слова стали не нужны. Как стал не нужен и свет в каюте командира, и джинсы на Елене, и халат, в который кутался Заславский… Стали лишними все слова, все звуки, все вопросы и ответы, осталась только ночь, два разгоряченных тела на кровати, смятая в судорожно стискивающихся пальцах простыня, звук бряцающей от ритмичных движений цепочки с армейским жетоном на шее Макса, стон, вырывающийся по очереди из обоих ртов, волосы Елены, закрывавшие от мужчины весь остальной мир, огромные чувственные губы, которые впивались в те, что рвались навстречу. Слишком долгий стон прерывался новым отрывистым дыханием, слишком тесная телесная оболочка наполнялась стуком то ли одного, то ли сразу двух сердец, глаза то зажмуривались, чтобы не ослепнуть, то широко раскрывались, чтобы видеть каждую
