жизнь, пока же я постараюсь их не задевать. Я уважаю скорбь, которая отдаляет вас от меня, ибо она и меня лишила способности трезво оценивать обстоятельства, в которых я оказался. Святая, взирающая на нас с небес, одобрит мою сдержанность и смирение, с которым я прошу вас лишь быть справедливой ко мне и не поддаваться дурным чувствам. Я слишком люблю вас, несмотря на вашу неприязнь, чтобы раскрыть графу план, который он принял бы с восторгом. Оставайтесь свободной. А позже подумайте о том, что никого на свете вы не узнаете так хорошо, как знаете меня, что ни один человек не будет так предан вам, как я...
До этой минуты Мадлена слушала, опустив глаза, но тут она остановила меня движением руки.
— Сударь, — сказала она дрожащим от волнения голосом, — я тоже знаю все ваши мысли; но мои чувства к вам никогда не изменятся, и я лучше брошусь в Эндр, чем свяжу с вами свою судьбу. Я не стану говорить вам о себе, но если имя моей матери имеет еще власть над вами, то ее именем прошу вас никогда не бывать в Клошгурде, пока я здесь. Один ваш вид приводит меня в смятение, и я никогда не смогу его преодолеть.
И, отвесив мне полный достоинства поклон, она отвернулась и медленно пошла к замку, не оглядываясь, бесстрастная, какой лишь однажды была ее мать, но безжалостная. Проницательный взгляд этой девушки проник, хотя и с опозданием, в сердце матери, и, быть может, ее ненависть к человеку, который казался ей злодеем, еще усиливалась от сознания, что она была его невольной сообщницей. Здесь все погибло. Мадлена ненавидела меня, не желая понять, был ли я виновником или жертвой этих несчастий; быть может, она равно возненавидела бы нас обоих, свою мать и меня, если бы мы были счастливы. Итак, от светлого замка моих надежд остались одни развалины. Мне одному было дано охватить взглядом жизнь этой великой неоцененной женщины, я один проник в тайну ее чувств, я один познал глубину ее души: ни ее отец, ни мать, ни муж, ни дети — никто не понимал ее. Как странно! Я роюсь в этой груде пепла, и мне доставляет удовольствие перебирать ее перед вами; все мы можем найти здесь частицы наших самых драгоценных сокровищ. Сколько семей имеют свою Анриетту! Сколько благородных созданий покидают нашу землю, не встретив на своем пути проницательного наблюдателя, который изучил бы их сердце и измерил всю его глубину! Такова человеческая жизнь; часто матери не знают своих детей, так же как дети не знают родителей; то же бывает с супругами, любовниками и братьями! Мог ли я знать, что наступит день, когда над гробом отца я буду судиться с Шарлем де Ванденесом, со своим братом, успехам которого я столько содействовал! Боже мой, как поучительна бывает самая простая история! Когда Мадлена скрылась в дверях замка, я вернулся, удрученный, попрощаться с графом и отправился в Париж; я медленно брел по правому берегу Эндра, по которому когда-то впервые пришел в эту долину. С печалью в сердце миновал я живописное селение Пон-де-Рюан. Однако теперь я стал богат, я преуспел в политической жизни и уже не был бедным путником, бродившим здесь в 1814 году. В ту пору сердце мое было полно желаний, а сегодня глаза полны слез; тогда мне предстояло всего добиться в жизни, теперь она была опустошена. Я был еще молод, мне исполнилось двадцать девять лет, но сердце мое увяло. Прошло лишь несколько лет, и дивный пейзаж утратил свои яркие краски, а жизнь казалась мне отвратительной. Итак, вы можете понять, что я почувствовал, когда обернулся и увидел на террасе Мадлену.
Охваченный глубокой печалью, я не думал о том, куда и зачем я еду. Я был далек от мыслей о леди Дэдлей, когда, сам того не заметив, вошел во двор ее дома. Совершив эту оплошность, я уже не мог отступить. Мы жили с ней на супружеский лад, и теперь, поднимаясь по лестнице, я с грустью размышлял о всех неприятностях, которые повлечет за собой разрыв с ней. Вы знаете характер и образ жизни леди Дэдлей и поймете, как неприлично выглядело мое появление, когда мажордом ввел меня в дорожном платье в гостиную, где Арабелла в пышном наряде сидела с пятью гостями. Лорд Дэдлей, один из самых видных государственных мужей Англии, стоял перед камином, важный, холодный, надменный, с тем насмешливым видом, с каким он выступает в парламенте; он усмехнулся, услышав мое имя. Возле Арабеллы находились ее сыновья, необыкновенно похожие на де Марсе, одного из внебрачных детей старого лорда; сам де Марсе тоже присутствовал здесь и сидел рядом с маркизой на маленьком диванчике. Увидев меня, Арабелла тотчас приняла высокомерный вид, пристально разглядывая мою дорожную фуражку, и каждым движением, казалось, спрашивала, что мне здесь надо. Она смерила меня презрительным взглядом, как будто ей представили деревенского дворянина. Наша близость, вечная любовь, клятвы и уверения, что она умрет, если я ее покину, дивные чары Армиды[76] — все исчезло, как сон! Можно было подумать, что я никогда не прикасался к ее руке, что я был посторонним человеком и она даже не знакома со мной. Несмотря на то, что я уже приобрел выдержку дипломата, я был удивлен, да и всякий удивился бы на моем месте. Де Марсе ехидно улыбался, с подчеркнутым вниманием разглядывая свои башмаки. Я быстро решил, как себя вести. От всякой другой женщины я принял бы отставку безропотно; но я был оскорблен при виде этой героини, уверявшей, что умрет от любви, и тут же насмеявшейся над подобной смертью, и захотел ответить дерзостью на дерзость. Она знала о беде, постигшей леди Брэндон; напомнить Арабелле о ней — значило ударить ее в сердце кинжалом, хотя от этого мог сломаться его клинок.
— Сударыня, — сказал я, — надеюсь, вы извините меня за неожиданное вторжение, когда узнаете, что я прибыл из Турени и что леди Брэндон дала мне к вам поручение, которое не терпит отлагательства. Я опасался, что вы отправитесь в Ланкашир и я могу вас не застать; но если вы остаетесь в Париже, я буду ждать того часа, когда вы соблаговолите принять меня.
Она наклонила голову, и я вышел. С этого дня я встречаю ее только в свете, мы обмениваемся любезными поклонами, а иногда и колкостями. Я напоминаю ей о безутешных женщинах из Ланкашира, а она мне о француженках, у которых отчаяние вызывает желудочные болезни. Благодаря ее стараниям я приобрел смертельного врага в лице де Марсе, которому она выказывает горячее расположение. А я говорю, что она ласкает два поколения. Итак, я потерпел полное крушение. Теперь я стал осуществлять план, задуманный мною в Саше. Я с головой ушел в работу и погрузился в науку, литературу и политику. После восшествия на престол Карла X[77] я занялся дипломатией, ибо моя старая должность при покойном короле была отменена. Я решил не обращать внимания ни на одну женщину, как бы прекрасна, умна или преданна она ни была. Это решение я осуществил полностью; я обрел необыкновенную ясность ума, огромную трудоспособность и понял, как много сил мы растрачиваем на женщин, которые дарят нам взамен лишь несколько любезных слов. Но все мои намерения рухнули; вы знаете, как и почему.
Дорогая Натали, я рассказал вам свою жизнь без утайки и без прикрас, словно говорил с самим собой; открыв перед вами свое сердце, которое в ту пору вас еще не знало, быть может, я невольно задел какую- нибудь струну в вашей чуткой и ревнивой душе; но то, что разгневало бы женщину обыкновенную, для вас, я уверен, послужит лишней причиной меня любить. Женщине избранной предназначена высокая роль возле страждущего и больного сердца: она становится сестрой милосердия и врачует его раны, делается матерью и все прощает своему ребенку. Страждут не только великие поэты и художники; люди, которые живут ради своей страны, ради будущего народов, расширяя круг их мыслей и страстей, часто чувствуют себя бесконечно одинокими. Они нуждаются в любви чистого и преданного существа; поверьте, они умеют ценить величие любящей женской души. Завтра я узнаю, была ли моя любовь к вам ошибкой.
Дорогой граф, вы получили от бедной госпожи де Морсоф письмо, которое, как вы говорите, помогло вам войти в светское общество, ему вы обязаны вашим высоким положением. Позвольте же мне завершить ваше воспитание. Ради бога, избавьтесь от ужасной привычки: не уподобляйтесь вдове, которая вечно говорит о своем первом муже и попрекает второго добродетелями покойника. Я француженка, дорогой граф, выходя замуж, я хочу всецело обладать человеком, которого полюблю, но, право, не могу обладать госпожой де Морсоф. Прочитав ваши записки с тем интересом, какого они заслуживают, — а вы знаете, как я интересуюсь вами, — я подумала, что вы весьма наскучили леди Дэдлей, постоянно восхваляя перед ней совершенства госпожи де Морсоф, и причинили большое горе графине, терзая ее описаниями любви англичанки. Вы были бестактны и со мной, бедным созданием, — ведь я не имею иных достоинств, кроме того, что нравлюсь вам; вы дали мне понять, что я не умею вас любить ни как Анриетта, ни как Арабелла. Я признаю свои недостатки и хорошо их знаю сама, но зачем так грубо напоминать мне о них? Знаете, кого я жалею больше всего? Четвертую женщину, которую вы полюбите. Ей уже придется вести борьбу с тремя
