приставив к левой ноге ружья и держа в правой толстые прутья лозы.
Арестанты сбились в середине, как овцы, окруженные волками.
Куно фон Манштейн вышел в середину каре. Картинно подбоченясь, он крикнул:
— Вчера не был выполнен мой приказ. Но немецкий солдат скорее умрет, чем не выполнит приказ своего командира. Сейчас вам, необученная сволочь, покажут, как надо поступать с дезертирами и подстрекателями! Шурке и Устьюжан! На середину! — рявкнул Куно.
Устюжанинов и Шурке шагнули вперед. К каждому из них подошли по четыре здоровенных старослужащих гренадера. Они с завидной ловкостью сорвали с обоих куртки и рубахи и ремнями прикрутили руки к ружьям. Держа ружья наперевес, гренадеры подведи Устюжанинова и Шурке к шеренге солдат.
Их провели четыре раза сквозь строй в четыреста человек. Потерявшего сознание Шурке унесли на носилках. Иван, еле переставляя ноги, добрался до казармы сам. О прочих участниках готовившегося побега не вспомнили: скорее всего, герцог не хотел озлоблять ландскнехтов перед близким походом.
Так Ивану был преподнесен урок, что перед лицом власти и подлость и благородство имеют одинаковую цену, все дело в том, служат они этой власти или же выступают против нее.
…Через два месяца ворота Гогенасперга распахнулись, и окруженную плотным кольцом гвардейцев, пеструю колонну ландскнехтов быстрым маршем погнали на север, где в истоках реки Верры наготове стояли большие, тяжелые баржи, предназначенные для перевозки солдат и каторжников.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой читатель узнаёт еще одну солдатскую песню, знакомится с печальным штурманом Уильямом Джонсоном и вместе с Ваней читает любопытную историю, произошедшую в 1774 году с Петром Скорбящим, после чего сходит на берег бухты Галифакс
В маленьком городе Цигенхайне было устроено нечто вроде сборного пункта. Когда Ваню пригнали в Цигенхайн, там уже находилось около семисот человек из Майнца, Гессена, Вюртемберга, Ганновера и других немецких земель, в которых правили коронованные работорговцы, широко известные в Германии размахом своих коммерческих операций. Многие из тех, кто оказался в Цигенхайне, прошли через руки агентов и вербовщиков герцога Брауншвейгского и сиятельных графов Аншпах, Вальдек и Генау.
В Цигенхайне Ваня пробыл очень недолго. Отсюда всех солдат сплавили в Кассель, где его высочество старый маркграф Гессенский, лениво пережевывавший табак, хмуро оглядел их и, молча махнув рукой, приказал гнать дальше. Семнадцать тысяч человек продал старый маркграф английскому королю Георгу, получив за это от него около трех миллионов фунтов стерлингов. Правда, население Гессена уменьшилось от этого почти на одну десятую часть, зато казна маркграфа пополнилась на две трети.
По деревянному понтонному мосту перегнали арестантов дальше, и баркасы так же медленно, как и раньше, поплыли вниз по течению, к тому мосту, где из слияния двух рек, Верры и Фульды, образуется Везер. Ваня подолгу пропадал на палубе, внимательно присматриваясь к городкам и селениям, мимо которых плыл их необычный караван. Весна была в самом разгаре, ласково грело солнышко, и бездонное небо, отраженное в Везере, делало его воду синей и чистой. После серых камней Гогенасперга цветущие каштаны и яблони, ярко-зеленые всходы на полях, красные черепичные крыши домов и церквей, белые стволы берез, выстроившихся, как солдаты, вдоль дорог, — все радовало глаз и наполняло путников радостью жизни.
Но Ваня не мог не заметить стыдливую бедность Германии, которая всего лишь прикрывалась всем этим великолепием, подобно тому, как бедные, но гордые люди всячески стараются спрятать от чужого взора заплату на прохудившейся одежде и выставляют напоказ белоснежный воротничок или хотя и старые, но до блеска начищенные башмаки.
И еще бросилось Ване в глаза, что очень разной была Эта Германия. Если баркасы шли мимо какого- нибудь свободного города, то по обеим сторонам реки слышался веселый шум и гам, липа людей были приветливы и отмечены печатью спокойствия и достоинства. На улицах виднелись заполненные товарами лавки, толпы куда-то спешащих людей, деятельных и жизнерадостных. Поля вокруг таких городов были тщательно возделаны, а дома крестьян выглядели столь же добротными, как и в городе. Но если баркасы шли через владения какого-нибудь графа или князя, то городки, которыми повелевали эти маленькие тираны, напоминали города духов, где на улицах даже в полдень царила тишина кладбища, двери всех домов были наглухо захлопнуты и единственными звуками, раздававшимися на улицах, были звуки флейты и барабана. И чем беднее был город или деревня, тем отчетливее проявлялась на лицах их жителей печать страха и уныния.
«И земля та же самая, и климат тот же, и люди говорят на одном языке, а какая во всем разница! — думал Ваня. — Чтобы понять причину всего этого, нужно найти то, что отличает их. Наверное, оттого, что правят этими городами и деревнями по-разному, совсем по-разному живут в них люди».
Ваня замечал, конечно, что и в свободных городах, и во владениях князьков есть и бедность и богатство, но в свободных городах даже самые бедные люди выглядели более довольными и независимыми, чем богачи, жившие в землях коронованных тиранов.
Наконец в городе Миндене, расположенном на земле графа Равенсберга, баркасы пристали к берегу, и тысяча арестантов сошла на берег. Здесь всех их вымыли в бане, выдали мундиры и сапоги, разбили по ротам и передали под начало офицеров и солдат, носивших красные и синие мундиры британского короля.
Английские транспортные суда, стоящие на Везере, ниже Миндена, были набиты солдатами, как бочки сельдями. На многоярусных нарах, отделенных друг от друга полуметровым пространством, лежали, тесно прижавшись друг к другу, сотни человек. Ни согнуть ног, ни сесть в этой давке и тесноте было невозможно. И поэтому Ваня с утра до вечера проводил на палубе.
Когда охрану герцога Вюртембергского сменила охрана короля Георга, в трюмах кораблей сама собой возникла песня. Ее пели печальными низкими голосами, почти все время на одной и той же ноте. Эта песня называлась «Мыс Доброй Надежды». Но хотя в этой песне говорилось о солдатах, которые плывут из Германии в Африку к мысу Доброй Надежды, даже самые недогадливые могли понять, что в песне идет речь не об Африке, а об Америке.
Вскоре корабли вышли в открытое море, и когда Ваня увидел вокруг себя только воду да небо и услышал лишь шелест парусов и крик чаек, он почувствовал, что самое плохое осталось позади. Океан был неспокоен, а длинные вспененные волны катились к берегу одна за другой, как цепи гигантской, беспрерывно атакующей армии. Корабли, как игрушечные, взлетали на гребни волн, проваливались в пучину, а затем снова взлетали и снова падали. Небо было низким, покрытым густыми серыми тучами, холодные брызги и крепкий свежий ветер обдавали Ваню с головы до ног, но глаза у него сияли, и он, с восторгом глядя на небо и на воду, прошептал:
— Мы еще поборемся, черт побери! Только тернии и крутизна — дорога богов!
…Из Портсмута вместе с транспортами, перевозившими немецких ландскнехтов, к берегам Америки вышла колонна в семьдесят кораблей. Здесь шли торговые и военные суда, транспорты, загруженные оружием и провиантом.
В последнее время участились нападения американских каперов [17], и поэтому английское адмиралтейство предпочитало отправлять в Новый Свет большие караваны хорошо вооруженных и надежно охраняемых кораблей.
Из разговоров сержантов и офицеров — англичан, уже побывавших в Америке, — из слухов и пересудов, после того как в Миндене их погрузили на английские транспорты, Ваня понял, что их везут за океан, чтобы подавить мятеж, поднятый американцами против английского короля Георга Третьего.
Разное говорили об американских делах, но когда Ваня выслушал десятки мнений и свидетельств, он понемногу уяснил себе, что произошло в заморских колониях Англии и почему между «новыми англичанами», как называли мятежников, и «старыми англичанами», как называли сторонников короля, началась война. Дело было в том, что колонисты отказались платить налоги, которые без их ведома устанавливал английский парламент; они отказались также платить колониальные пошлины и, твердо веря в то, что
