Зеленой горы». Однако надежды Скайлера не сбылись, англичане захватили оба форта. Правда, Бургойну удалось занять Тикондерогу не сразу. Комендант этого форта Артур Сент-Клэр, храбрый и умелый офицер, хорошо организовал оборону. Англичане не могли взять форт до тех пор, пока не догадались поднять артиллерию на самую высокую гору в окрестностях Тикондероги — «Сахарную голову». Захватив «Сахарную голову», они повели убийственный огонь по Тикондероге и расположенному недалеко от нее форту Эдвард. Сент-Клэр, спасая остатки гарнизона, покинул форт Тикондерогу и присоединился к отрядам Скайлера. В это время не он один влился в отряд Скайлера. По узким запутанным тропам к нему на помощь шли и шли сотни волонтеров: фермеры, ремесленники, охотники. В район боев подтягивались спешно посланные Вашингтоном отряды американских генералов Линкольна, Моргана и Арнольда.
6 августа 1777 года неподалеку от Стэнвикса Геркимер, Зная о том, что к нему на помощь идет генерал Арнольд, вступил в решительный бой с Сен-Леджером. Вначале американцы едва не потерпели поражение. Старик Геркимер был ранен в грудь и в плечо, однако не потерял управления боем и все же дождался подхода подкреплений. Солдаты Сен-Леджера, измотанные многочасовым сражением, не выдержали удара свежих сил Арнольда и были разгромлены.
Полк Манштейна вышел из Монреаля в самом хвосте колонны Бургойна. За четыре дня солдаты прошли около шестидесяти миль, но не слышали ни одного выстрела. На пятый день, когда последние торговые фактории и все реже встречавшиеся фермы остались далеко позади, гессенцы и вюртембержцы были взбудоражены вестью, что на индейцев, шедших в боевом охранении, напали американцы. В непролазной чащобе они внезапно обстреляли индейцев и так же внезапно прекратили огонь, укрывшись в сумраке первобытного леса.
Известие вызвало изрядный переполох, Куно фон Манштейн тотчас же утроил сторожевые пикеты и со всех сторон выставил цепи стрелков. Ивану и еще двум солдатам было приказано замыкать колонну, наблюдая за тем, чтобы неприятель не напал с тыла.
Иван и двое его новых товарищей медленно брели в сотне шагов за последними телегами полкового обоза. На ночлег полк остановился в поле. Манштейн принял все меры предосторожности. Его шатер стоял в самом центре лагеря. Вокруг городка замкнутым тесным кольцом стояли десятки прижатых друг к другу телег. Лагерь занимал площадь в добрую квадратную милю, но все же в нем было тесно из-за сотен коней и солдат, множества пушек, палаток и повозок.
Неподалеку от полка наемников разбили бивак англичане, чуть в стороне остановился отряд индейцев. Ночь прошла спокойно.
Рано утром звуки рожков и барабанов подняли индейцев и англичан. Гессенцы и вюртембержцы, еще не получив приказа, тоже стали собираться в поход, однако никаких распоряжений не последовало.
Через несколько минут после того, как шумно зашевелились на соседних с ними биваках, солдаты увидели, как из английского лагеря выехала верхом на лошадях группа офицеров и остановилась почти в самом центре поля. Затем от группы отделились двое всадников и рысью помчались к лагерю наемников. Вскоре между раздвинутыми телегами проскочили полковник Манштейн и его адъютант, приказав горнисту сыграть «построение». Не прошло и пяти минут, как полк замер в четком каре.
Белобрысый Куно выехал в центр четырехугольника и вытащил из-за обшлага мундира свернутый в трубку лист. Не разворачивая его, Манштейн поднял лист вверх и, потрясая им, прокричал:
— Солдаты! У меня в руках приказ его превосходительства генерал-майора Бургойна. Его превосходительство приказывает нашему славному полку оставаться в резерве и не сниматься с места без его приказа. Это почетное задание, ребята! Вас оставляют для самого трудного дела: когда англичанам станет плохо, они призовут на помощь нас, и уж тогда мятежникам несдобровать! — Манштейн передохнул немного и снова закричал: — А пока набирайтесь сил, ребята! Ешьте, пейте и веселитесь! Готовьтесь задать жару этим голодранцам! Бог и король не забудут вас!
Иван скосил глаза на стоявших рядом солдат: одни из них оставались совершенно равнодушными и безучастными, другие улыбались.
«Плохи ваши дела, — подумал он, — если против таких людей, как Томас Пэйн, вы можете выставить златоустов, подобных белобрысому Куно».
Гессенцы и вюртембержцы недолго простояли на месте. Не прошло и недели, как полк выступил в поход, и даже самые твердолобые служаки вспомнили слова полковника: когда англичанам станет плохо, они позовут на помощь. А вот о том, что именно тогда мятежникам несдобровать, вспоминали очень немногие.
Военные действия начались сразу же, как только полк втянулся в лес. Казалось, мятежники прячутся за каждым деревом. Дорогу наемникам преграждали ловушки, завалы, глубокие волчьи ямы с торчащими на дне острыми копьями. Бунтовщики янки не брезговали ничем: двое солдат попали в медвежьи капканы и теперь их везли с переломанными ногами на тряской санитарной фуре в самом хвосте колонны.
В полдень к полковнику притащили первого пленного. Это был пожилой мужчина, почти старик. Все лицо у него было в крови и ссадинах, руки крепко связаны за спиной веревкой. Пленный сильно хромал и, когда его толкали в спину, заставляя идти быстрее, только тяжело сопел и смотрел на солдат белыми от ненависти глазами. Он молчал, отказавшись назвать даже свое имя.
На первом же привале Куно согнал солдат и устроил показательный суд. Но и перед лицом трех офицеров, важных от сознания того, что в их руках жизнь теперь уже совершенно беззащитного человека, пленный продолжал молчать. Тогда председательствующий в трибунале Куно фон Манштейн, покраснев от негодования, произнес:
— Мятежник стрелял в наших людей и был схвачен с оружием в руках. Таким образом, вина его, несомненно, доказана. Мятежник не является солдатом, так как на нем нет мундира, и таким образом, он — разбойник, лесной разбойник, который в любом государстве со строгими и справедливыми законами должен быть повешен.
Куно произнес эту речь по-немецки для солдат, и тут же переводчик стал быстро переводить ее пленному.
Странная гримаса, похожая на улыбку, появилась на лице у старика. Он обвел толпу стоявших и сидевших на земле солдат долгим взглядом и вдруг громко и отчетливо произнес на чистейшем немецком языке:
— Мне ничего не нужно переводить. Я — немец.
Куно от неожиданности встал. Солдаты все, как один, подались вперед.
— Я — немец, — повторил старик, — мой отец приехал сюда, когда мне было четыре года. Я пятьдесят лет живу и работаю на этой земле. И я не бунтовщик. Я выполняю приказ моего правительства — конгресса Соединенных Штатов, которому я присягал на верность и не изменю, ибо изменивший присяге подобен вероотступнику и его ждет не только людская, но и божья кара.
Солдаты, пораженные, молчали. Полковник тоже молчал, хлопая белесыми ресницами и беспомощно поглядывая на сидевших рядом с ним офицеров. Тогда один из них нашелся и, встав, заявил:
— Суд удаляется на совещание.
Офицеры долго совещались между собой. Солдаты тоже оживленно обсуждали все, чему только что стали свидетелями. Некоторые даже заключали пари: повесят или не повесят пленного старика? Ведь он все же стрелял в их товарищей, стрелял из-за деревьев! А может быть, это он поставил капканы, в которые попали их товарищи? За пятьдесят лет в Этой проклятой стране старикан многому научился…
Офицеры вышли торжественные и еще более важные.
— Военный суд, — произнес Манштейн, — признал виновным подсудимого, не пожелавшего назвать суду свое имя. Он признал его виновным в нападении на солдат его величества короля Георга, в мятеже и в измене законной власти. Ссылки подсудимого на то, что он присягнул незаконному правительству мятежников и смутьянов, суд во внимание не принимает. В связи со всем вышеизложенным суд приговаривает его к повешению.
Манштейн кончил читать приговор и, не ожидая ни секунды, зычным командирским голосом отдал приказ построиться. Под грохот барабанов и визг флейт полк выстроился в каре вокруг высокого клена.
На толстую ветку дерева накинули веревку, под дерево подкатили телегу. Старика поставили на телегу. Всеми манипуляциями с телегой и веревкой занимался Пауль Шурке. Глядя на него, можно было подумать, что он только тем и занимался, что готовил петли.
…Через десять минут полк двинулся дальше. Кто-то затянул: «Прощайте, братья, пробил час… «, но
