вздрагивала.
— Ничего, дружок, ничего, — шептал Хус, точно успокаивал ребенка. Рука Катинки дрожала под его локтем.
Бай ждал их у ограды.
— Куда вы там запропастились? — сказал он.
Он открыл калитку. Она громыхнула им вслед на железных петлях.
В аллее Бай отвел Хуса в сторонку.
— Черт побери, срам какой, — сказал он. — Просто глазам не верю… Поругание святыни… Кьер мне рассказывал… что проделывают эти охальники… Но я не верил. К смерти… к саду смерти… и то ни на грош уважения… черт бы их всех побрал. На скамейках и то покоя нет, разрази меня гром.
Хус едва не прибил его.
Они шли по улицам. Кругом стояли закрытые, пустые палатки. Только какой-нибудь запоздалый торговец еще складывал свой товар при свете одинокого фонаря.
С постоялого двора на улицу вырывался шум. Сонные, понурые парочки разбредались по домам.
В дверях показалась Мария, заспанная, ко всему безразличная.
Катинка ждала, стоя у коляски. Вокруг нее запрягали лошадей и разъезжались ярмарочные гости. «Соловушки» громко пели в саду.
Все четверо расселись по местам. Бай захотел править и устроился на козлах рядом с Марией.
— Молодчины, — сказал Бай. — Еще держатся.
Они ехали в полной темноте. Опушкой леса. Потом полями.
Мария клевала носом, согнувшись над корзиной, которую держала на коленях. Хус и Катинка молча глядели на луга. Бай время от времени нарушал молчание.
— Но-но! Залетные! Пшш-шел помаленьку… И снова воцарялась тишина.
Баю захотелось «промочить горло», и он стал тормошить Марию, пока она не извлекла из корзины бутылку с портвейном.
— Хотите? — предложил Бай.
— Нет, спасибо, — отозвался Хус.
— А зря. — Бай отнял бутылку ото рта. — В ночной прохладе полезно выпить чего-нибудь горячительного.
Бай отхлебнул еще вина.
— Походная жизнь всему научит, — сказал он. Он начал рассказывать о войне и о пруссаках.
— Славные ребята, если взять каждого по отдельности. Золотые ребята, правда, горазды жрать, обжоры, каких свет не видел, но сердце у них золотое — поистине золотое, — если взять по отдельности… но когда они в строю… пропади они пропадом…
Никто не отозвался. Мария снова склонилась над корзиной.
Катинке хотелось одного — чтобы Бай замолчал.
— Обжоры, каких свет не видел, — опять заговорил Бай. В нем проснулся патриот, и он начал рассуждать о старой Дании и об окровавленном стяге. Но так как никто не отзывался, он впал в молчаливую созерцательность.
Слышалось только, как поскрипывает подпруга. Да изредка где-то вдали кричал петух.
— Накиньте шаль, — сказал Хус. — Холодает.
И он бережно закутал синей шалью плечи Катинки. Над равниной медленно занимался рассвет.
— Надеюсь, нас покормят завтраком, — заявил Бай. Они приехали на станцию и стояли у дома в неурочный час, в сером утреннем сумраке.
— Если хочешь, — сказала Катинка.
Но Хус торопился восвояси. Он и так уже задержался.
— Ну что ж, — сказал Бай. — Дело ваше. — Он зевнул и вошел в дом. Мария потащилась за ним с корзинами.
Хус и Катинка остались одни. Она прислонилась к дверному косяку. Оба молчали.
— Спасибо за поездку, — сказала она. Голос звучал тихо и неуверенно.
— Это а должен вас благодарить, — вырвалось у него. Он схватил руку Катинки, дважды, трижды поцеловал ее горячими губами.
Потом бросился к коляске.
— Какая муха его укусила? — спросил Бай, выйдя на порог. — Уже удрал?
Катинка стояла неподвижно.
— Да, — сказала она. — Он уехал.
Потом оперлась рукой о косяк и тихо вошла в дом.
Катинка сидела у открытого окна. Рассвело. Над лугами заливались жаворонки и другие птицы. Летний воздух был напоен пением, солнцем и щебетом.
4
Во дворе на припеке сладким сном спал цепной пес. На солнце сушились вычищенные ботинки.
Катинка открыла входную дверь, — в светлых прохладных комнатах слышалось только жужжание мух.
Она прошла через гостиную в сад. Ни души, ни звука. На крокетной площадке валялись шары и молотки. Розовые кусты поникли от жары.
— Никак это вы, милая фру Бай, — раздался приглушенный голос из беседки, и пасторша закивала Катинке. — А Линде готовится к проповеди… Остальные за домом, в саду, — приехал Кьер с домочадцами да навез еще кучу своих гостей… Не очень-то это кстати… Линде как раз готовится к проповеди.
— Кьер с домочадцами, — повторила Катинка.
— Да… приехали попить кофейку… Они в саду, и новый доктор с ними… А вы, я знаю, побывали на ярмарке… Хус нам рассказывал.
— Да, мы очень хорошо съездили, — сказала Катинка. Она с трудом выговаривала слова — так колотилось ее сердце.
В дверях дома показался пастор Линде. Его голова была повязана носовым платком. Носовой платок извлекался на свет Божий вечером по пятницам, когда пастор садился за свою проповедь.
— А-а, это вы, милая фру Катинка, — сказал пастор. — Как поживаете?
Старый пастор вошел в беседку. Ему хотелось послушать про ярмарку.
Катинка едва соображала, что говорит. Она рассказывала, а сама чувствовала только одно — мучительную тоску о Хусе.
— Вот уж воистину хороший человек, — сказала фру Линде в ответ на какие-то слова Катинки, и Катинка пунцово покраснела.
— Превосходный человек, — поддержал пастор.
Он снял с головы носовой платок и положил его перед собой на стол. А сам продолжал расспрашивать о ярмарке.
— Наши люди вернулись домой только под утро, — сказал он. — Да ведь надо же им когда-нибудь и погулять.
