немного придурковатой. Ее хватало только на то, чтобы рожать детей и кормить их грудью.
Дома всегда оставалась какая-нибудь комната, где не успели повесить занавески. Выстиранные и накрахмаленные, они свисали со спинок стульев. Малышей с утра до вечера приходилось обстирывать, куда ни глянь, всюду были протянуты веревки, на которых сушились пеленки и носки. Еда никогда не поспевала вовремя, а когда наконец садились за стол, обязательно не хватало тарелок.
— Крошка Ми будет есть из одной тарелки с мамой, — говорила маленькая невестка.
В доме непрерывно хлопали двери и каждые полчаса раздавался крик, точно резали поросенка. Это кто-то из малышей шлепался на пол. Дети были все в синяках и шишках.
— Опять начинается, — говорил брат.
— Ну что я могу поделать, Кристоффер? — отвечала жена. Она вечно твердила: «Ну что я могу поделать, Кристоффер?»— и смотрела растерянным взглядом.
С приездом Катинки в доме мало-помалу водворился порядок. Катинке нужно было чем-нибудь заняться и чувствовать себя полезной. И она бесшумно ходила по дому, успевая переделать все дела.
Невестка садилась где-нибудь в уголке, — она всегда сидела в уголке возле секретера или у дивана, — и с облегчением улыбалась ей благодарной и жалкой улыбкой.
Катинка охотней всего проводила время дома. Здесь ее окружали знакомые с детства вещи, знакомая старая мебель: дубовый шкаф с резными фигурками на дверцах — лучшее произведение отца, в детстве он стоял в парадной комнате, в простенке между окнами.
«Это Моисей и пророки», — объяснял отец. «Дяденьки» казались Катинке настоящим чудом красоты.
И купленный на аукционе столик, с мраморной доской — на нем были симметрично расставлены «парадные» вещи: серебряная сахарница, кувшин и серебряный кубок — подношения отцу от его подмастерьев.
Катинка наводила порядок в комнатах, и, к чему ни притрагивалась, все пробуждало в ней воспоминания: то старая чашка с надписью, то пожелтевшая картина, то три-четыре уцелевших тарелки…
Старые тарелки, и на них рисунок — синие китайцы, сад с тремя деревьями и маленький мостик через речушку… Каких только историй про этих китайцев не рассказывали они друг другу детьми по воскресным дням, когда подавали парадный сервиз.
Катинка спросила — можно ли ей взять себе старые тарелки.
— Можно ли? И ты еще спрашиваешь?.. — сказала маленькая невестка. — Боже мой, да они все битые (в доме не было ни одной целой вещи) — у нас все бьется и ломается… ну, чтохя могу поделать?
Катинка, как уже говорилось, охотнее всего сидела дома, а не то шла на кладбище. Здесь у могилы родителей ей было особенно хорошо. Часто ей казалось, что она вдова и сидит у мужниной могилы.
Он умер так внезапно, они так недолго прожили вместе, и вот она осталась одна-одинешенька.
Она читала надпись на надгробном камне, имена отца и матери.
Любили ли они друг друга? Отец вечно брюзжал, ему все подавали… А мать, — как она неузнаваемо изменилась после его смерти — точно сразу вдруг расцвела.
Как мало Катинка знала своих родителей.
Как мало люди знают друг друга, даже те, что всю жизнь живут бок о бок…
Катинка прислонялась головой к плакучей иве. Ее охватывала незнакомая ей прежде горькая печаль.
По улицам или к центру города она ходила редко. Слишком много было здесь перемен, все стало другим. Незнакомые лица, незнакомые имена, люди, которых она никогда прежде не видела.
Побывала Катинка и в старом отцовском доме. Там, где была мастерская, понастроили каких-то комнатушек. Пробили новые окна и двери, а в старой голубятне соорудили чердачные каморки.
Больше Катинка в старый отцовский дом не ходила.
На улице она повстречала Тору Берг.
— Неужели, — какой знакомый голос, — неужели это Катинка…
— Я.
— Детка — как ты сюда попала?.. И ни капельки не изменилась…
— А ты откуда? — спросила Катинка и всплакнула.
— Господи помилуй, да я здесь живу еще с весны… нас сюда перевели… Да, дружок, много воды утекло… У тебя, видно, нет детей?
— Нет.
— Так я и думала. Поблагодари Бога, детка, у меня их четверо… да еще пятеро нахлебников… На одном капитанском жалованье далеко не уедешь. Но ты сама… вы оба… где вы живете, детка… все на прежнем месте… Да, Боже мой, это мы, военные, кочуем с места на место…
Тора продолжала говорить. А Катинка шла рядом и смотрела на нее. Казалось, это было прежнее лицо, но черты его стали резче, а подбородок заострился и пожелтел.
— Разглядываешь меня, детка… — сказала Тора. — Да, жизнь состоит не из одних вечеринок…
Тора пообещала зайти за Катинкой и повести ее к себе.
— Правда, сейчас в гимназии повторяют пройденное, и мы по уши увязли во французских глаголах…
Они простились. Катинка постояла, глядя ей вслед. На Торе был куцый бархатный жакет и желтое платье. Одежда сидела на ней вкривь и вкось, казалось, будто Тора из нее выросла.
Подруги снова встретились только через неделю, в церкви.
— Не успеваю носа высунуть на улицу. Каждый день собиралась к тебе зайти… — сказала Тора. — Знаешь что, приходи к нам в среду… в среду в три часа… среда самый спокойный день, — сказала она.
Катинка пришла в назначенную среду.
Тора хлопотала на кухне, Катинке пришлось подождать в гостиной. Гостиная была слишком просторной для стоявшей в ней мебели — Ториного приданого; мебель выцвела и потерлась, казалось, старые вещи, расставленные вдоль стен, тщетно силятся дотянуться друг до друга. У окна примостилась модная этажерка с кактусом и бамбуковый столик, покрытый вышитой скатертью. Это была парадная мебель.
На столике лежало несколько томиков стихов в потрепанных переплетах и две панорамы Рейна — воспоминание о свадебном путешествии капитана и Торы.
На высоких, оклеенных желтыми обоями стенах в узеньких позолоченных рамах висели картинки с изображением цветов. Это были розы и анютины глазки, а на их лепестках блестели крупные капли росы, похожие на стеклянные бусины. Катинка узнала цветы — такие картинки Тора рисовала в юности.
— Как видишь, пришлось тряхнуть стариной, чтобы украсить дом, — сказала Тора, она вошла как раз в ту минуту, когда Катинка разглядывала розы, усыпанные стеклянными бусинами.
Капитан в домашней куртке с мягким воротничком распахнул дверь.
— Поесть когда-нибудь дадут? — спросил он.
— У нас гости, Даль, — сказала Тора. Дверь захлопнулась. — Даль чертит карты, — пояснила она.
Вернулся капитан, уже в сюртуке.
— Очень мило, очень мило, — сказал он и начал расхаживать из угла в угол. Когда капитан не чертил карты и не проводил учения, голова его была занята мыслями о платежах и сложными арифметическими выкладками. Вот что пришло на смену былому офицерскому житью и свадебному путешествию с двумя панорамами Рейна.
Тора болтала, не закрывая рта. А Катинка думала: какие беспокойные у нее стали глаза, — она щебечет, а глаза так и бегают от двери к Далю и обратно.
— Четверть уже пробило, — сказал капитан.
— Но мальчики еще не пришли, — отозвалась Тора.
— Поэтому нам и не дают есть, — сказал капитан. — Имейте в виду, фру Бай, в этом доме командуют мальчишки.
Тора промолчала. Капитан сел поодаль на стул возле письменного стола. Спинка стула отвалилась.
