перейти в секту, одобряющую мужеложство и другие отклонения. Дебрен никогда о таковых не слышал, но гусянчане мужеского пола охотно присоединились к толпе возбужденных женщин.
К девяти утра двор был забит до отказа. Дворцовые алебардисты уже не владели человеческой стихией.
— Не применять палиц! — то и дело выкрикивал залитый потом десятник. — Блюсти культуру! Использовать уговоры, тупицы! Здесь где-то вполне может быть ваша жена! Не по морде! Заклифф! Дай ей в живот.
— Я девица! — орала какая-то веснушчатая бабенка. — Вы должны нас первыми пускать! К тому же я на сносях!
— Я инвалид войны. Дракленская катапульта мне обе ноги оторвала! Раздвиньтесь, люди! Пропустите!
— Даю грубель за место!!
Дебрен передал мерку Нелейке, а сам принялся рассматривать ноги уже проверенных, длинноватые для женской ступни. Дело потихоньку продвигалось. Ступни, соответствовавшие раннесредневековой длине, были в основному старушек, молоденьких девчонок и голодавших с младенчества нищих. То и дело приходилось останавливаться и приводить в чувство одуревшую от духоты и толчеи кандидатку. Либо кандидата. Некоторые старушки поносили его на чем свет стоит, одна хватанула костылем. Какая-то решительная дева кинула ему под ноги кошелек со взяткой. В медяках, тяжеленный. Другой взяткодательнице спрятанный под юбкой гусь впился в самое страшное из возможных мест, и Дебрену пришлось сделать перерыв, перебраться в жилище ворожейки, спасать закатившую истерику девицу и еще более напуганного гусака. Возвращаясь, он столкнулся с гонцом.
— Пер… перчатки, — прошептал задыхающийся паренек. — Только… бирки не… потеряйте, потому как… я не помню, которые чьи, — и отдавил Дебрену вторую ногу, вывалив из мешка полсотни перчаток. Почти исключительно рыцарских. Два или три листика бумаги, покрытых каракулями, закружили в воздухе и исчезли под ногами напирающей толпы. Магун выругался, поднял первый попавшийся кусок кованой железяки.
— Нелейка?
Ворожейка кинула ему мимолетный взгляд, отрицательно покачала головой. Он пожал плечами, сунул перчатки в руки гонца.
— Забирай все обратно! И прочь отсюда! Следующая! Бабка, я к вам обращаюсь! Да-да, к вам! Нет. Мне не веревку. Ногу пока… А, чтоб тебя! Кто ее сюда с козой впустил? Десятник!
Толпа густела. Коза сбежала. С крыши какой-то семилетний малец кидал в магуна проросшим горохом. Нелейка пререкалась с алебардистом, который где-то отыскал арбалет и клялся, что пристрелит сопляка.
Они трудились. В поте лица.
Было уже темно и пусто, когда они вошли во двор. Толпа разошлась, алебардисты тоже. Момент был выбран удачно. Дебрен все еще был во дворе. Собирал табуретки.
— Столько работы, — бросил издалека самый старший, которого Нелейка называла попросту Юриффом. — И все впустую. Простите, господин ученый. Мы бы пришли пораньше, но у нас сестра от робости трижды в обморок падала. Да и пробиться не могли. Давайте ее, парни. Сюда, на стульчик. Надо формальности соблюсти.
Лобка и Муша посадили принесенную девушку. Она была бледная и молоденькая, хоть и на полголовы выше ворожейки.
— На сегодня мы закончили, — проворчал Дебрен, пряча в шкатулку потерянную Замарашкой туфельку. — Приходите завтра. У меня голова разламывается от чар, могу что-нибудь напутать. Не волнуйтесь, проверим всех. Что с ней? Больна? Она скверно выглядит.
— Бабские слабости, — пожал плечами Юрифф. — Не обращайте внимания. Муша, не зыркай. Подержи малышку, а то еще на морду свалится, всю свою красоту подпортит. А ты, ученый, лучше…
Дебрен отмахнулся. Опустился перед девочкой на колени, осторожно взял ее ногу. От девочки несло сивухой, скверной, но крепкой. В основном изо рта. Но не только. Обезболили ее, пожалуй, не совсем добровольно, много самогона попало на платье. Но не весь. Девушка была пьяна. Сильно. Когда он снимал с нее туфельку, она только крикнула. Будь трезвее — взвыла бы от боли. Ступне недоставало всех пальцев и кусочка пятки. Раны были свежие и все еще пахли паленым, кровоточили. Кто-то не пожалел огня.
— О Боже… — Нелейка закрыла лицо руками, покачнулась. Вынуждена была присесть на ступеньку крыльца. — Боже милостивый…
— До свадьбы заживет, — пожал плечами Лобка.
— Что вы ей?.. — Дебрен не докончил. Понял. Легко было. Икру по самое колено измазали жиром. Хорошим, колбасным, пахнущим копченой грудинкой. Сахар, дорогой и легко отваливающийся, белел ниже, покрывая верх ступни. Он неплохо держался на подмазке из овечьего дерьма. Было и немного соломы. Совсем немного. Туфелька была старая, детская, а ступня девушки, даже после ампутации пальцев, — крупная.
— Где… — Дебрену пришлось сглотнуть, — где вторая туфля?
— Нога не… — Муша осекся. — Э-э, значит, тепло здесь. А Людминка когти резанула, чтобы Игону красивше показаться. Ну и когда рука ее скользнула, то на туфлю никто и внимания не обратил…
— А эта, — холодно бросил щербатый, — рану защищает.
Дебрен взял ногу за щиколотку, принялся накладывать блокаду.
— Скоты… — Нелейка все еще сидела, уткнув лицо в ладони, однако слышно ее было прекрасно. — Вы омерзительные подлюги… Родную сестру… Скоты… Махрусе, это все моя…
— Следи за словами, ворожейка. К княжеским швагерам обращаешься. Людмина складная, красивая и все требуемые условия выполняет. Ножка, чему мы имеем свидетельства трех медиков, до случившегося точно дамской ступне соответствовала. Вторая — покрупнее, потому как наша матушка чуточку на сторону бегала, и у Люмы два разных родных отца. Букет ароматов — идеальный. В туфле вино из Бомблоньи, потому что мы нашли винонепроницаемую обувку.
Дебрен взял девушку под колени, поднял.
— Эй, ты что? Куда? Карета сюда не въедет, на улицу тащи.
— В постель, — бросил сквозь зубы магун. — Нелейка… кипятка мигом. Ее надо промыть. Может, еще не…
Лобка прыгнул, загородил дорогу. Положил руку на чекан.
— Ты сдурел? — долетел сзади голос щербатого. — Все наше будущее смоешь! Башку твою в тот кипяток всажу!
— Мазью тоже натирали, кретины?
— Придираешься? — Юрифф подошел к крыльцу, погладил по волосам скорчившуюся на ступенях ворожейку. — Не советую. Ты не из незаменимых. Мэтр Борис крепко пострадал после взрыва фиоло… э-э- э… гического камня, который он там изготовляет, но остался в живых. Да и Нелейка, — он снова погладил девушку по голове, — тоже проявит к нам благосклонность. Так что гляди!
— Ах ты, вшивый, — прохрипела она.
— А если благосклонной не будет, так я выдеру у нее второй глаз, — усмехаясь, продолжал он. — А потом как следует оттрахаю. За насилие можно погореть, да только слепая-то виновника не укажет. А за один глаз в тюрьму не сажают. За два — да, посадят, а за один только штраф наложат. А что швагерам Игона штраф? Все равно что плюнуть. Я даже подумываю, стоит ли дожидаться сопротивления, или сразу удовольствие получить? На Нелее Нелеевне.
Нелейка поднялась. Неуверенно. Юрифф не стал ее удерживать, когда она скрылась за дверью. Он поступил скверно, но в этом Дебрен не мог его обвинить. Он стоял, держа на руках еще не вполне пришедшую в себя Людмину, и холодно обдумывал, как поступать дальше. Возможностей было несколько.
— Порешим по-доброму. — Юрифф, кажется, что-то почувствовал. Или просто лишен был рыцарских комплексов. — Борис возражал. Ну и что? Несчастный случай. Как у всякого алхимика, который с опасными игранди… етнеми эск… экс… крементирует. Тьфу, к черту, за одни только эти слова ему бы по морде следовало дать… А если ты Игону счастья желаешь, то быстренько достоверение подпишешь, что именно
