— Для вас, дорогой господин Мансфельд. И для мадам, пардон, пожалуйста.
— Если вы еще хоть одно слово…
Но он не дает себя перебивать:
— Подруга мадам, хозяйка дома, которая в настоящее время проживает в Америке, богата. Для нее эта потеря не страшна. Но мадам и вы — где же вы будете встречаться?
Я бью его кулаком. Господин Лео кубарем летит в снег. Из его носа идет кровь. Он держит у лица носовой платок, пока поднимается, и говорит так, что с трудом можно разобрать:
— Это будет стоить вам на две тысячи марок дороже, пардон, пожалуйста.
— Что?
— Потому что вы меня ударили. Раньше я требовал лишь три. Сейчас требую пять. Пять тысяч. Как в первый раз.
— За что, свинья?
Он вынимает из кармана пять фотографий и протягивает мне. На одной из них я вхожу в домик. На другой Верена обнимает меня в дверях. А на двух — мы с Вереной вместе покидаем домик. На пятой фотографии запечатлено, как мы целуемся в саду.
— У меня очень хороший фотоаппарат, господин Мансфельд. Обратите внимание на качество снимков, яркость. Я стоял за гаражом.
Снимки, снимки…
Я рву фотоснимки господина Лео на мелкие клочки и бросаю их в обвалившуюся шахту колодца. Господин Лео при этом смотрит на меня и сочно улыбается.
— Какой же вы ребенок, пардон, пожалуйста, господин Мансфельд. Разве вы еще не слышали ничего о том, что существуют негативы. С них я сделаю столько фотоснимков, сколько захочу. — Он мерзнет и потирает руки. — Давайте с этим кончать. Деньги мне нужны завтра.
— У меня их нет.
— Вы можете еще раз взять ссуду под машину. Новый «ягуар» стоит двадцать пять тысяч марок. Ваш почти новый. Завтра вы поедете на фирму «Коппер и К°» и уладите все формальности. Я жду вас в шесть часов вечера с наличными наверху, в туристском ресторане.
— У меня есть подтверждение, что однажды я уже дал вам пять тысяч марок.
— Если вы этого желаете, завтра я принесу с собой второе подтверждение. Их вы можете показать господину Лорду. Я могу заодно показать господину Лорду негативы фотоснимков, если хотите. Если вы этого не хотите, то завтра я принесу негативы. Приятного вечера. Но мне здесь слишком холодно, пардон, пожалуйста.
Он приподнимает высокую шляпу и уходит прочь, осторожно, медленно, чтобы не поскользнуться. Он носит галоши. Смотрю ему вслед до тех пор, пока он не исчезает. Снег падает на меня и тает на моих волосах. Я сажусь в машину и вновь отпиваю из бутылки. Пахнет сырым, жженым деревом. Может быть, Лео поджег дом?
У моей матери есть небольшой счет в банке. Она поможет мне еще раз. Надеюсь, что она сможет это осилить.
Сделал ли господин Лео с негативов больше копий? Может быть. Определенно. У него есть еще письма и магнитофонные кассеты. Он будет шантажировать меня, пока это возможно. А потом? Что он будет делать потом?
Глава 8
— Если я расскажу тебе, что произошло, ты наделаешь в штаны, — говорит Ганси.
Я прибыл в «Квелленгоф». Привычный рев и беготня мальчишек. Перед домом припаркованы машины. Хорошие родители показывают нам, насколько они положительны. Они доводят до состояния полусумасшествия господина Гертериха жалобами, просьбами, волнениями, замечаниями. Дали ли Фрицу более удобную кровать? Почему опять так плохо кормят? Не возражайте, Карл Хайнц жаловался.
Когда будут построены новые ванные комнаты?
И так всякий раз.
— Почему я должен наделать в штаны? — спрашиваю я.
Выбираясь из водоворота детей и родителей, Ганси уединяется со мной в туалете и запирается на засов.
— Дай мне окурок.
Он получает его.
— У тебя ведь есть чувство юмора, верно? То, о чем я должен тебе рассказать, стоит целой пачки сигарет.
Я даю пачку.
— Итак: Джузеппе ведь остался, так же как и я, правильно?
— Да.
— И он был прав. Этот Фан… этот, как бишь его…
— Фанфани.
— Да, он-таки выпустил его отца из заключения. Знаешь, что случилось потом?
— Что?
Ганси имитирует полоскание рта, так как кто-то дергает ручку двери.
— Все итальянцы помешаны на своих детях.
— Ну и что?
— Так вот. При освобождении из тюрьмы отец Джузеппе получил кое-какие деньги. Все родственники, конечно, не смогли приехать сюда на празднование Рождества. Но отец Джузеппе — он монтажник — сразу же получил работу в какой-то топливно-нефтяной бирже во Франкфурте. Я видел, как он приехал, это было третьего. Сам он был одет исключительно в старье, но Джузеппе привез новое пальто, теплые ботинки и свитер. И огромный пакет со жратвой! Джузеппе был счастлив.
— Могу себе представить!
— Нет, ты этого не можешь представить! Он плясал от счастья! И отец тоже! Они вели себя как два сумасшедших! Рашид, этот плакса, начал выть. Потом отец вместе с Джузеппе ушли есть в какую-то закусочную. Вечером Джузеппе возвращается в интернат и говорит… — На Ганси вдруг нападет смех, и он смеется до тех пор, пока не начинает кашлять.
— Что здесь смешного?
— То, что сказал Джузеппе мне и Рашиду.
— Что?
— Что все коммунисты — преступники.
— Но отец Джузеппе один из них!
— Подожди же! Его отец был одним из них, и…
— Как это «был»?
— Отец Джузеппе был коммунистом. Но теперь он больше никакой не коммунист. В тюрьме он встретил других. Он даже разговаривал с тюремным священником, который и наставил его на путь истинный. Едва освободившись, он принял католическую веру, крестился. И Джузеппе посещает теперь занятия в церкви.
— А где Джузеппе, собственно, сейчас?
— Катается на коньках, — говорит Ганси.
— Но у него ведь нет коньков!
— Али подарил ему пару.
— Али?
— Да. У него было две пары. Кроме того, он теперь брат Джузеппе. Понятно? Оба постоянно вместе. Али весь растворился в Джузеппе. Он дарит ему шоколад, белье, мыло. Даже спортивные брюки. Они молятся теперь только вместе. Ну разве это не стоило «бычка» — спрашивает Ганси.
