— Он так разжалобил меня, этот Вальтер, что я… что я его еще раз поцеловала. Честно. Ты злишься?
— Нет.
— Это было лишь сочувствие, клянусь!
— Конечно.
— Я больше никогда не поцелую никого другого, пока мы будем вместе! Я принадлежу тебе, только тебе одному. Только мне надо немного подождать.
Рука холодная, как лед, сползает вниз по моей спине.
— Немного?
— Врачи говорят, что они никогда еще не сталкивались с таким быстрым выздоровлением. Один из них сказал, что, должно быть, у меня организм сильный, как у лошади. А другой старик, симпатичный, сказал: «Она влюблена!» И поэтому, мол, я так быстро выздоравливаю.
— Я понимаю. Когда… когда, ты думаешь, сможешь вновь встать?
— Через три недели. Самое большее через четыре. И потом, Оливер! И потом…
И потом?
Глава 12
Я не знаю, есть ли какое-нибудь отмщение тому, кто делает зло. За все ли надо платить?
Из-за чего допущено зло, что я натворил? Полным-полно. Но все же у меня есть противовес: мой отец. Моя мать. Тетя Лиззи. Господин Лео. Сожженный домик. А сейчас еще и Геральдина. Я нахожу, что на весах нарушилось равновесие. Когда?
С другой стороны, очень хорошо, когда нечто подобное ощущают в нужный момент. Потом в меньшей степени испытывают угрызения совести. У меня их было много, когда я пришел. Сейчас…
— Геральдина?
Она улыбается.
Это не имеет никакого смысла.
Один все время ранит другого, такова жизнь. По-другому не бывает. По-видимому. А кто-нибудь хотя бы раз сочувствовал мне?
— Я должен кое-что сказать тебе. Знаю, что сейчас для этого не самый подходящий момент, но я слишком долго ждал этого. Того, что случилось тогда в ущелье, хотела ты. Я сразу же сказал, что не люблю тебя. Я…
В такой ситуации женщины не владеют собой. Она прямо сидит в подушках, на коленях чашка с чаем, и говорит:
— Ты любишь другую.
— Да. И поэтому между нами должно быть все кончено. Когда ты вернешься в интернат, ничего не должно между нами происходить. Ничего!
Геральдина говорит абсолютно спокойно:
— Почему все должно закончиться? Я же знаю, что ты меня не любишь. Я же не исключаю других вообще! Что я, собственно, хочу от тебя? То, что мне нужно. Это тебе неприятно?
— Ты хочешь не только этого. Ты хочешь все. Мне действительно жаль, что именно сейчас я вынужден вести с тобой такой разговор. Но…
Она улыбается, и от этого мне становится жутко.
— И что, меня еще не совсем переклинило? Ты боишься, что я покончу жизнь самоубийством или окажусь в сумасшедшем доме? Нечего об этом беспокоиться, мой любимый! Я пережила то, что было в России, Германии, и равнодушие родителей! Я никогда не плачу, ты видишь? Не кричу. Не падаю перед тобой на колени!
— На самом деле, Геральдина…
— Подожди, я еще не все сказала. Сейчас о самом главном. Итак, великолепно, у тебя есть твоя любовь. Чума для меня. Особенная чума для меня, так как ты для меня… Но это к делу уже не относится. Ты больше не хочешь сделать меня счастливой.
— Я не могу, Геральдина!
— Хорошо. Ты больше не хочешь сделать меня счастливой. Я тебя тоже.
— Что это значит?
— А это значит, что, как только вернусь в интернат, я буду делать все, чтобы и ты был несчастлив.
— В чем это будет заключаться?
— Я разыщу эту другую. Как мне лучше сделать тебя несчастливым? Я сделаю несчастливой твою любимую. Если эта женщина замужем, я разрушу ее личную жизнь, рассказав все ее мужу. Если она не замужем, я сделаю так, что она уедет из этих мест. И ты тоже, дорогой Оливер. Несчастье, я принесу тебе много несчастья.
— Геральдина! Прислушайся к голосу разума! С самого начала я сказал, что не люблю тебя.
— Но ты спал со мной. Ты знаешь, что ты со мной сделал? И сейчас ты заявляешь мне, что никогда больше не прикоснешься ко мне! И это ты считаешь нормальным? Ты находишь это порядочным?
— Я не говорю, что это порядочно. Но поговорить с тобой откровенно все-таки кажется мне самым порядочным.
Она медленно допивает свой чай и отставляет чашку в сторону.
— Да, Оливер, это было самым порядочным. Сейчас я информирована. У меня есть три недели, чтобы подумать над тем, как мне быстрее всего найти ее — твою большую любовь.
— Ты никогда не найдешь ее.
Геральдина смеется.
— Через месяц я узнаю о ней все. И я начну мстить, мстить по-настоящему. Ей будет больно, очень больно. Если она любит тебя, она погибнет от этого.
— Она не любит меня.
— Ах, нет? Тогда происходит то же самое, что и у нас?
— Да, — вру я.
— Ты врешь. Я знаю тебя. Можешь идти.
— Геральдина…
— Не понял? Мне позвать фрау Беттнер, чтобы она выпроводила тебя?
— Я уже ухожу. Но…
— Больше ничего не хочу слышать. — Она произносит одно предложение по-русски. Но потом берет мою руку и улыбается. — Передай всем от меня большой привет, особенно Ганси.
Минуточку!
— Почему особенно Ганси?
— У него тоже ведь история с позвоночником, как и у меня, правда? Я должна особенно заботиться о нем, когда вернусь.
Что она знает? О чем догадывается? В чем подозревает? Что уже сказал ей этот маленький чертенок? Что написал? Знает ли она что-либо вообще?
— Геральдина, прошу тебя, не делай ничего!
— Я больше не слышу тебя.
— Если говоришь, что любишь меня, как ты можешь губить женщину, которую…
Секундой позже я осознаю, что сделал глупость. Женщина. Не незамужняя девушка. Это большая подсказка.
Я с ума сойду за этот вечер.
С распростертыми руками и растопыренными пальцами я подхожу к Геральдине.
— Фрау Беттнер! — дико кричит она и пытается отпрянуть от меня.
— Фрау Беттнер! — Мои пальцы обхватывают ее шею. — Фрау Бетт…
