Глава 11
Встает Вольфганг Гартунг, сын СС-оберштурмбаннфюрера, который приказывал расстреливать тысячи поляков и евреев, и заявляет:
— Мне все равно, абстрактна истина или конкретна. Я хочу знать истину! И, исключая Ноа и Фридриха, все в этом классе хотят знать правду. Мы счастливы, оттого что у нас есть такой учитель как вы. Пожалуйста, не бросайте нас на произвол судьбы! Двое против двадцати. Начинайте! Раскройте нам истину, полную истину! Не молчите! Кто-то ведь должен сказать всю правду! Как можно стать лучше, чем ты есть, не зная прошлого?
— Вольфганг, ты не понимаешь всего, — сказал Ноа.
— Чего не понимает Вольфганг? — спросил доктор Фрей.
— Он думает о прошлом хорошо, господин доктор. Он не видит последствий. Если вы подробно расскажете нам сейчас обо всем, что натворил Гитлер, тогда Фридрих и, может, еще пара человек скажут: он имел право! Не понимаете? — Еще никогда я не видел Ноа таким взволнованным. — Намерения у вас самые лучшие, но результат будет ужасен. Давайте забудем об этом и поговорим лучше об императоре Клавдии! Расскажите нам еще раз, как поджигал Рим господин Нерон. Безобидные истории, пожалуйста! Сейчас не то время, чтобы говорить о евреях.
— А шесть миллионов? — кричит Вольфганг.
— Успокойся, — возражает Ноа. — Были твои родственники среди них? Ну так успокойся.
— Я не могу это забыть, — говорит Вольфганг. — Нет, там не было моих родственников. Но мой отец разрешал убивать твой народ, Ноа! И до тех пор, пока я буду жить, я не смогу это забыть. До самой смерти не смогу. Этот период всегда будет для меня величайшим потрясением. Мой отец тоже несет свою вину за то, что происходило в этот историческое время, и поэтому я хочу знать все об этом, я должен все знать, если я намерен сделать в своей жизни что-то хорошее…
Ноа рассмеялся и сказал:
— Ты отличный парень, но многого не понимаешь. Можно сказать так: у тебя есть представление о чем-то, но оно как у зебры — в полоску. Невозможно лучше сделать, не в этой области, полагаю я.
— Я не верю тебе, — возразил Вольфганг.
После этого Ноа замолчал и только смеялся. И от этого смеха все вынуждены были отвернуться: Вольфганг, я, доктор Фрей и даже Фридрих Зюдхаус. Мы не могли это вытерпеть, этот смех…
Все же потом доктор Фрей начал рассказывать о Третьем рейхе.
Глава 12
Пожалуй, он милый парень — этот Вальтер Колланд — но не порядочный, нет. Он ожидал меня в лесу, и, когда я из гостиницы возвращался в школу около девяти часов, он выскочил откуда-то сзади и ударил меня кулаком в затылок, да так, что я споткнулся и упал. Потом он повалил меня и бил куда попало. Бил с остервенением. Он был старше меня.
Помог ему в этом мой «брат»? Или светловолосый Вальтер дошел до всего сам? В лесу уже совсем стемнело, а мы все боремся друг с другом, катаясь по земле и камням. Я даю ему по морде. Он стонет и отползает в сторону, и я теперь могу подняться на ноги. Пожалуй, дам я ему еще пинка. Он остается лежать на земле, и в лунном свете я вижу, что он начинает реветь. Вот это новости!
— Оставь ее в покое, — всхлипывает он.
— Кого?
— Ты, знаешь кого.
— Не имею представления.
— Ты можешь иметь любую, какую захочешь. А я только ее.
— Вставай.
Он встает.
— Я не такой франт, как ты. У меня нет такого богатого отца. Мои родители бедны.
— Ну и что теперь?
— Дома у нас всегда скандалы. Геральдина — это все, что у меня есть.
Мне хочется сказать: никто ее у тебя не отнимает, но тут я словно слышу ее: «Не есть, а была. Это прошло. Прощай».
Вдвоем мы оглядываемся вокруг. И видим ее. Она стоит в своей зеленой юбке в складку, в наброшенной на плечи куртке, прислонившись к дереву, и смеется этим своим истеричным смехом.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.
— Я хотела зайти за тобой к ужину.
Вальтер стонет.
— Ты видела драку?
— Да.
Я замечаю, что у меня из носа течет кровь и моя кожаная куртка закапана ею. Свинство. Я очень люблю эту кожаную куртку.
Я достаю носовой платок, прикладываю его к носу и говорю:
— Почему ты раньше не объявилась?
— А почему я должна была это делать? Я все увидела и все услышала.
Вальтер, несчастный малый, подходит к ней и хочет положить руку на ее плечо, но она отталкивает его.
— Геральдина… пожалуйста… пожалуйста…
— Перестань!
— Я сделаю все… все, что ты захочешь… Я извинюсь перед Оливером… Оливер, прости меня, пожалуйста!
Кровь из носа все еще капает, и я не отвечаю.
— Я люблю тебя, Геральдина… я ведь любил тебя так безумно.
Что он говорит? Действительно идиот.
— Прекрати!
— Не могу.
— Ты мне противен.
— Что?
— Да! — неожиданно кричит она так, что в лесу раздается эхо. — Ты противен, противен мне! Теперь ты это понял?
— Геральдина… Геральдина…
— Проваливай!
— Я не знаю, как мне дальше жить без тебя. У меня ведь только ты одна… Пожалуйста, Геральдина, пожалуйста… Я не возражаю… Я не возражаю, встречайся с Оливером, но разреши и мне тоже остаться с тобой…
Мне становится нехорошо. Мужчина все-таки не должен говорить такое!
Она, конечно, с каждым словом все больше и больше входит в образ королевы. Геральдина размахивает в воздухе палкой, которую держит в руке, и кричит:
— Теперь ты можешь наконец исчезнуть и оставить нас одних или нет?
Как побитая собака, он уходит отсюда и растворяется в темноте между деревьями.
Она висит у меня на шее, целует меня.
— Пойдем…
— Не теперь.
— Пожалуйста. Пожалуйста, сейчас.
— Нет, — говорю я. — Мы должны быть на ужине.
