— Кто-то идет, — торопливо говорит Эвелин. — Мне надо идти. Завтра в восемь, да?
— Да. И твой муж должен позвонить в интернат.
Она целует меня, но очень торопливо, в щеку, а затем сбегает по лестнице со словами:
— Если кто придет, спрячься. А так выжди несколько минут.
— Да. Сегодня вечером в одиннадцать?
— Сегодня вечером в одиннадцать.
В следующую секунду она уже скрылась. Я подхожу к проему и вижу, как она выходит из башни и удаляется вместе с Эвелин и собакой в сторону леса, осеннего дождя, от меня, все дальше, дальше, не оглядываясь. Вот она уже исчезла за деревьями. Появляются полный мужчина и полная женщина, долго смотрят на башню и затем идут дальше. Наверное, от посещения башни их отпугнула памятная доска.
Я сажусь на старый ящик, стоящий в башенной комнате, и закрываю глаза рукой, и моя рука опять пахнет духами Верены. «Диориссимо». Она сказала, мне надо записать нашу историю. Я так и сделаю. Начну прямо сегодня.
Господи боже мой, к кому я вечно прибегаю лишь в несчастье, если мне что-то нужно или если я чего-то хочу, для себя или для других, пожалуйста, пожалуйста, сделай так, пусть это будет хорошая история!
Глава 17
Принц Рашид Джемал Эд-Дин Руни Бендер Шапур Исфахани молится: «О уверовавшие! Никто не должен насмехаться над другими людьми, ибо, быть может, осмеянные лучше своих насмешников. Не очерняйте друг друга и не поносите друг друга. Старательно избегайте подозрения, ибо некоторые подозрения — грех. Не ищите ошибок другого из любопытства и не говорите плохо о другом в его отсутствие. А что, если кто-то из вас вздумает съесть плоть мертвого брата? Конечно, вам это претит. Так нас пугает Аллах. Смотрите, Он — милостив и милосерден. О люди, Аллах произвел вас от одного мужчины и от одной женщины и разделил вас на племена и народы, чтобы вы с любовью могли познавать друг друга. Воистину, лишь того всех больше чествует Аллах, кто больше всех миролюбив и больше всех любви выказывает. Ибо Аллах — Аллах читает в сердцах всех людей».
Уже вечер, девятый час. А в одиннадцать я стою под дождем на балконе нашей комнаты на втором этаже, и из ночи, из темноты, из дождя ко мне приходит послание из световых знаков с виллы над старой башней:
ЗАВТРА… В… ВОСЕМЬ… Я… РАДА…
И я свечу в ответ:
Я… ТОЖЕ… РАД… ЗАВТРА… В… ВОСЕМЬ…
Сквозь темноту и дождевые потоки приходят знаки:
ДОБРОЙ… НОЧИ… ОЛИВЕР…
Я отвечаю:
ДОБРОЙ… НОЧИ… СЕРДЦЕ… МОЕ…
Да, я напишу нашу историю. Я напишу историю этой любви. Возвращаюсь в комнату. Ноа и Вольфганг еще не спят, горит свет, и они видят, как я надеваю халат.
— Ну и ну, ты ведь насквозь мокрый, — говорит Вольфганг. — Где ж тебя носило?
— Оставь его в покое, — вступается Ноа. — Неужели не видишь, что с ним происходит?
— А что с ним происходит?
— Не is in love.[33]
Yes — I am in love.[34]
Завтра в восемь.
Верена Лорд.
Верена.
Глава 18
Первое, что я вижу, переступая порог виллы, — это Рубенс моего отца: белокурая толстая голая баба за мытьем ног. Картина висит в обшитом деревом холле дома господина Манфреда Лорда. Забавно, не правда ли?
Я нахожу это столь забавным, что совершенно забываю отдать слуге в черной ливрее, открывшему мне дверь, бумагу от цветов, которые я принес. У слуги гладкое вытянутое лицо с холодными, словно лед, глазами и с такими тонкими губами, что можно подумать, у него вовсе нет рта. Он — тощий, маленького роста, надменный и самоуверенный. Мне вспоминается наш господин Виктор! Что за славный малый он был. Интересно, где он теперь работает?
Этот слуга и садовник с женой — люди, ненавидящие Верену, размышляю я, тем временем разглядывая сначала Рубенса, а затем слугу. Они считают Верену последней грязью. Она рассказала мне об этом в вечер нашего знакомства. В тот вечер я отвозил ее домой. С этим слугой надо держать ухо востро. Держаться дружелюбно. Очень дружелюбно.
— Пардон, пожалуйста, господин, бумага…
— О да! — улыбка, всегда улыбаться. — Не будете ли столь любезны?
Он будет столь любезен. Он берет бумагу.
— Большое спасибо, господин?..
— Меня зовут Лео, господин Мансфельд.
— Большое спасибо, господин Лео.
Заметно, как ему приятно обращение «господин». Я запускаю руку в карман.
— Ах, да! Не считайте выскочкой. У меня есть ужасная привычка, господин Лео.
— Пардон, пожалуйста, не могу поверить, господин Мансфельд!
— Нет, нет. Это со мной уже несколько раз случалось, когда меня приглашали.
— Что же, пардон, пожалуйста?
Кажется, его вечное «пардон, пожалуйста» — нервный тик.
— Уходя под хмельком, я забывал оставить вознаграждение, кое-что для людей, которые целый вечер ради меня так старались. Гадко, не правда ли? Полагаю, вы подаете за столом сегодня вечером?
— Да, господин.
— А кто готовит?
— Жена садовника.
— Могу ли я себе позволить заранее оставить вот это вам и ей?
Я даю ему тридцать марок. Сначала я хотел дать лишь двадцать. Но ему пришлось бы делиться. А так он может оставить себе на десять марок больше.
Кстати, давать на чай заранее придумал я. Я всегда так поступаю в гостях. Лучше всего сразу прокрасться на кухню и сунуть поварихе бумажку в руку. Сами знаете, на большинстве вечеринок не хватает льда или содовой. А если повариха уже подкуплена, она всегда отложит для вас посудину с кубиками льда или сифон…
Я еще раз оглядываю слугу Пардон-пожалуйста. Заручился ли я его дружбой? Кто знает. К господину Лорду приходит так много богатых людей…
— Я не могу это принять, господин Мансфельд!
— А если я вас очень прошу?
— Ну ладно. Сердечно благодарю. Также и от лица фрау Кляйн. Это жена садовника.
