А смерть подождет

 Он написал, коряво нацарапал эти слова на листке, некоторое время придирчиво рассматривал их.

Нет, не годится. Почти плагиат. И сама идея стихотворения, и его внутренний настрой. Надо изобретать что-то свое, оригинальное, не похожее на других. Поэт — это ведь первооткрыватель, в этом его ценность, только этим он может заслужить признание, заставить говорить о себе.

Вон куда его занесло, в какие выси! «Привлечь внимание, заставить говорить о себе…»

Нет-нет, он вовсе не думает о литературной славе, жизненный путь его определился, он — кинолог, знаток своего дела, офицер милиции, тяжело раненый в бою под Аргуном, в Чечне.

Олег подумал о Вахе Бероеве. Там, в Гудермесе, всё казалось простым и понятным. Он, Ваха, — враг, которого надо найти и обезвредить. Здесь, в больнице, спустя два с лишним месяца после памятной той поездки в кузове «Урала», всё выглядело несколько иначе — он не чувствовал сейчас ненависти к погибшему чеченцу, бывшему преподавателю педучилища, может быть, даже пожалел его, посочувствовал — поработал бы ещё человек, повоспитывал бы неразумных молодых абреков: прошедшие войну мужчины по-иному смотрят на прошлое и будущее…

А его, Олега Александрова, пожалели?! А капитана Смирнова, Лёху Рыжкова — всех, кого убили и ранили в то утро на шоссе?! Влепили пару гранат в кузов «Урала», расстреляли из автоматов оставшихся в живых, бросили на дороге умирать!…

Стоп! Тормози, кинолог. Не заводись, не буди в себе зверя — ты же не кавказская овчарка, которую учат быть настороженной и злобной, бросаться на всех подряд!

Нельзя жить со злобой в душе. Сам себя загрызёшь, хуже собаки.

Надо уметь прощать.

Закрыв глаза, Олег долгое время лежал неподвижно, привыкая к новым этим выводам души, чувствуя, что буря в сердце утихает.

Что теперь можно изменить?

Ничего. Сейчас он может только думать, размышлять.

— Нас везут в медсанбат, двух почти что калек,
Выполнявших приказ не совсем осторожно.
Я намерен ещё протянуть пару лет,
Если это, конечно, в природе возможно.

Это стихотворение Юрия Визбора он помнил полностью и теперь терпеливо, упорно, царапал его на бумаге. Строчки, выходили кривые, правая рука по-прежнему не слушалась, но Олег, сцепив зубы, морщась от боли, заставлял и заставлял её работать.

— Я надеюсь ещё на счастливую жизнь,
Если это, конечно, в природе возможно…

 «Возможно! Я буду жить полноценной жизнью! Я буду работать! — сказал он себе в тот солнечный февральский день девяносто шестого года, глядя за окно в голубое чистое небо, на резвящихся у форточки синиц, где мама поставила кормушку, на пушистый инверсионный след реактивного самолета. — Я скоро встану и пойду. На костылях, на протезе, на деревянной этой или железной ноге, но я пойду и не брошу свою профессию. Я не хочу быть инвалидом, не хочу видеть слёз мамы, страдающих глаз отца, сочувствующих и жалостливых взглядов окружающих, прощающих ему многое — чего, дескать, спросить с калеки!?»

Вставай и иди, Олег! Вернись в трудовую, полнокровную жизнь, живи, как все! Вспомни ещё раз лётчика Маресьева. Вон, на подоконнике, лежит книжка о его подвиге. Мама, дорогая его, родная мамочка, хрупкая маленькая женщина, принесла эту книгу, положила на тумбочку — читай, сын, не падай духом, борись! Человек силён духом, честь ему и хвала, именно этим — умением бороться и побеждать — он отличается от всего живого на земле, потому и есть царь природы.

Поднимайся, мужчина! Хватит хандрить, читать и сочинять тоскливые стихи, загонять себя в тупик.

Выбирайся из сумрака тяжёлых, мрачных мыслей.

Жизнь продолжается!

* * *

В начале марта Олега перевезли домой. И врач, Александр Анатольевич, сказал, мол, дома и стены помогают выздоравливать, и Нина Алексеевна, измученная больницей, настояла на этом. Рана подживала, но с ней ещё придётся повозиться, придётся…

А дома — и правда, родные стены! — дышалось по-другому. Почти полгода назад Олег ушел отсюда на войну, и вот вернулся — другим человеком, с новым жизненным опытом, с иным отношением к миру, к его сложным проблемам и страстям.

Он также, как и в больнице, бoльшую часть времени лежал, но теперь, всё чаще и чаще заставлял себя вставать, нагружать тело пусть и легкими физическими упражнениями, сидеть в кресле-каталке, говорить с отцом и мамой, смотреть телевизор, читать и звонить по телефону.

Младший лейтенант милиции, кинолог Александров медленно, но верно выздоравливал.

Глава тринадцатая

— Олег, здравствуй! Это Женя.

— А-а, Добрынина. Привет!

— Как ты, Олег?

— Нормально.

— Я читала о тебе в газете, всё знаю.

— Что «всё»?

— Ну, писали же — как бой был, кого ранили, кого убили.

— Интересно?

— Не в этом дело… Что ты такой сердитый? Как себя чувствуешь?

— Не сердитый я, глупые вопросы задаёшь.

— Олег, я хотела в больницу прийти, отец твой сказал, что…

— Да, у меня температура была, не пускали никого.

— А сейчас?

— И сейчас есть. У человека всегда какая-нибудь температура, пока он жив.

— Ты… ты немного странный стал, Олег. Нервный. Может быть, даже злой… Прости, я не хотела обидеть. Я хочу видеть тебя, Александров!