следовать тому, что почерпнуто из песен Цоя, Гребенщикова, Шевчука, Кинчева, Бутусова и многих других...
– Очень хочется стать святым, – сказал мне однажды Боб, Борис Борисович Гребенщиков.
Костя никогда не говорил, кем и каким ему хочется стать. Он поет. Любит. Презирает. Оплакивает друзей. Гуляет с детьми. Пишет альбомы. Читает книги. Ловит рыбу. Ездит на гастроли. Думает. Сомневается. Одним словом – живет... Он не стремится к святости – знает, что это ему не дано. Правда, не раз нахально заявлял, что считает себя 'всего лишь недостойным братом Иисуса Христа'. Всего лишь братом сына Божия! Однако...
Богоискатель? Богоборец? 'Глазами в облака да в трясину ногой'... Не помню, у кого из наших русских писателей я вычитала слово 'святозверь' как характеристику русского человека. Помню зато, какой восторг это определение вызвало у Кинчева. Святозверь. Мне кажется, что при всей многогранности, противоречивости, сложности его натуры и его творчества 'загадка Кинчева' не есть загадка. Все дело в том, что ему просто неведома любовь платоническая. Кинчев в творчестве своем – воплощенная чувственность.
В его интервью мелькала странная на первый взгляд фраза: 'я не христианин'. Притом, что он говорил о Слове Христовом, о том, что он 'всего лишь недостойный брат Христа'. Но я понимаю, почему он так говорит. Это – не отречение. Но он чувственно любит землю, небо, солнце, леса, людей, зверье, облака, дожди – все, все, все... И даже... Бога... Только не надо путать слова 'чувственный' и 'эротический', 'сексуальный'. Его любовь 'сродни ереси', по очень тонкому наблюдению над природой любви на Руси у Башлачева. Мережковский в 'Христе и Антихристе' на протяжении нескольких книг говорит нам об этой давней попытке примирить дионисийский культ с жертвенностью и аскезой христианства. Такое впечатление, что Кинчеву это удалось, но в отличие от своих предшественников – и реальных, и литературных – он не раздираем этими двумя устремлениями. Напротив – в нем они слиянны и неразделимы. Поэтому в любые времена ему найдется, что делать, и будет, что сказать.
Конечно, его порой заносит. Но ведь, как сам он не раз подчеркивал, 'Алиса' – это ветер'. А ветер по древним поверьям – это не только свобода, порыв, мятежность. Ветер – некое 'транспортное средство' для магических сил: именно по ветру переносились чары, колдовство. На ветер нашептывались заговоры.
Любая война, кроме войны добра со злом, когда-нибудь кончается. После того как закончилась война, объявленная Кинчеву государством, настало не менее трудное время. Может быть, кто-нибудь и не согласится со мной, но мне кажется, что быть героем легче, чем просто жить и работать.
Последние годы Костя тем и занимался – жил и работал. Работал даже в те три августовских дня, когда живая цепь стояла вокруг Белого дома в Москве. Две ночи подряд он пел защитникам свои песни.
– Мы там с Гариком Сукачевым...
За годы, минувшие с 87-го, в свет вышли три альбома. Сыграны десятки концертов. Написаны новые песни. Произошли большие изменения в его семейной жизни.
Пару раз за время нашего знакомства мне приходилось слышать от Кости фразу 'Влюбились мы...' Но у меня ни разу не возникало и мысли, что это повлечет какие-то серьезные изменения в его жизни. Но вот однажды Кинчев приехал ко мне с одним питерским музыкантом. Этот музыкант стал спрашивать у меня совета: он хочет развестись с женой, потому что полюбил другую женщину, разводиться ему или нет? И, кивая головой в сторону Кости, сказал:
–Я вот Доктора спрашиваю, а он мне ничего посоветовать не может...
– А что я тебе скажу, я сам в таком же положении, – вдруг ответил Костя.
И я поняла, что дело серьезное. Потом, когда мы познакомились с его избранницей, он сказал мне: 'Люблю я ее...' Не 'влюбились мы' – 'люблю'.
Теперь у Кости новая семья, родилась дочь. Поначалу он пугал всех, что назовет ее Алисой. Слава богу, не назвал. Хотя имя дал дочери, конечно же, со смыслом и не без вызова:
– Вера Кинчева – а? Каково!
Все это не мешает ему при каждой возможности видеться с сыном – Женькой. Ну что ж... Это ведь такая штука, как любит говорить Петя Самойлов, – жизнь. Всякое случается.
За эти три года произошли изменения и в составе 'Алисы'. Ушли Кондратенко и Шаталин. Потом Шаталин вернулся. И Кинчев взял его в группу снова, несмотря на то, что работал уже с другим гитаристом – Игорем Чумычкиным, которого порекомендовал Косте Юра Наумов, ныне пребывающий в Штатах. Место Кондратенко занял Андрей Королев. Были и не явные – скрытые, тайные дезертирства.
Когда я увидела несколько выступлений молодой группы 'Время любить', где 'по совместительству' на барабанах сидел Миша Нефедов – ударник 'Алисы', то спросила его:
– Слушай, Михаил, мне показалось или нет, что тебе в новой группе гораздо интереснее, чем в 'Алисе'? У меня такое ощущение, что в 'Алисе' ты будто 'отрабатываешь', а во 'Времени' как раз работаешь, получаешь от работы удовольствие?
– Откуда вы знаете? Как вы догадались, Нина?
– Просто это заметно.
– Мне интереснее та музыка, которую делают во 'Времени любить'. Та музыка, что мы теперь играем в 'Алисе', – не моя...
Этот разговор у нас случился давненько. Надеюсь, теперь все не так. Да и где теперь группа 'Время любить'?
За последние три года не просто происходили те или иные события, менялась психология, менялось отношение к делу. Концерт, подобный тому, в Линна Халле, в 87-м, теперь немыслим. И не потому, что группа вступила в общество трезвости. Просто появилось чувство ответственности за свое дело. После концерта каждый волен делать что хочет. Перед концертом – сухой закон, нарушители которого строго караются. Прошли времена, когда слово репетиция было не самым часто употребляемым в лексиконе группы. После некоторого перерыва я побывала на одном из концертов 'Алисы' и была приятно удивлена не свойственным ей прежде профессионализмом. Сказала об этом Косте.
– Мы теперь всегда так играем, – спокойно ответил он.
Последующие концерты убедили меня в том, что это правда. Бывают концерты отличные, бывают похуже, но все они на достаточно высоком профессиональном уровне.
С альбомами, на мой взгляд, дело обстоит не то чтобы хуже – драматичнее.
'Мелодия' долгие годы была монополистом в сфере звукозаписи. Это приводило к тому, что 'Шестой лесничий', например, записывался едва ли не два года. За это долгое время альбом словно выдохся и хорошие вещи, составившие его, не прозвучали. Как в свое время анемичным вышел альбом 'Равноденствие' 'Аквариума', так, в конечном счете, малокровным и вяловатым вышел алисовский 'Лесничий'.
'206, ч. 2' – альбом, который целиком, в итоговом его варианте, мне так и не довелось услышать. Судьба оригинала этого альбома Константину неизвестна. Так, во всяком случае, он мне сказал.
Вершиной на сегодняшний день является 'Шабаш' – двойной концертный альбом. Смущает только качество пластинок. А так – отличное оформление, отличные песни, мощная энергетика. И главное, в нем 'дышит дух'.
Когда выйдет в свет эта книжка, наверное, уже будет выпущен альбом 'Для тех, кто свалился с Луны', над которым работает сейчас 'Алиса'.
А я мечтаю, что когда-нибудь Костя все же выпустит акустический альбом. Или, как модно теперь говорить, осуществит проект. Ведь только счастливчики, побывавшие на ушедших в прошлое 'квартирниках' да редких акустических концертах, которые можно пересчитать по пальцам, поймут меня.
Тогда и те, кому многие мои разглагольствования 'о поэте и поэзии' показались лишними, поняли бы, о чем я так настойчиво твердила на протяжении многих страниц о каком таком Слове, о каких таких корнях и традициях.
Акустические песни Кинчева – это еще и не всегда прослеживающаяся на больших 'электрических' концертах романтика, светлая грусть и даже порой сентиментальность. Кинчев в акустике – это малоизвестный Кинчев. Скажите, многим ли довелось слышать его неоконченную балладу –
