Голова чуть наклонена вперед, чтобы замкнуть круг. Господи, как она хороша, — подумал Тито. Белая кожа, совершенные очертания губ. Четкий рисунок ног под красной юбкой. Так все было устроено. Так все было задумано.
Безупречно.
Девочка опять повернула голову, придав ей изначальное положение. Чуть наклонила вперед, чтобы замкнуть круг. Тито пришло на ум, что по ту сторону занавески никто не отвечает. Прошло уже некоторое время, но никто не отвечал. Эль Гурре колотил прикладом по стенам. Глухой, дробный звук. Снаружи темнота. Тито опустил крышку люка. Медленно. Несколько минут он стоял на коленях, пытаясь определить, видна ли девочка сквозь щели в полу. Ему захотелось подумать. Но он не сумел. Иногда слишком устаешь, чтобы думать. Тито поставил корзины на место. Стук сердца отдавался у него в висках.
Когда все вышли наружу, то шатались, как пьяные. Эль Гурре поддерживал Салинаса, слегка подталкивая вперед. Тито плелся сзади. Где-то рядом ждал старый «мерседес». Так они прошли сотню метров, не обменявшись ни словом. Затем Салинас сказал что-то Эль Гурре. Эль Гурре обернулся в сторону усадьбы. Без особого убеждения, но все же обернулся. Салинас оперся на Тито, сказав, чтобы тот двигался дальше. Они миновали штабель дров и вышли на дорогу, от которой отходила тропинка в поля. Вокруг стояла глубокая тишина, и Тито еще поэтому не смог произнести фразу, сложенную в уме, которую он еще недавно хотел произнести. Там, внутри, девчонка. Тито устал, и вокруг было слишком тихо. Салинас остановился. Он дрожал, идти ему было безумно тяжело. Тито шепнул ему что-то, повернулся, поглядел на усадьбу. Увидел бегущего к ним Эль Гурре. И усадьбу, рвущую на части мрак, пожираемую огнем. Горело везде, столб черного дыма неторопливо поднимался к ночному небу. Тито отстранил Салинаса и смотрел, окаменев. Эль Гурре догнал их и, не останавливаясь, сказал: «Пошли, парни». Но Тито не двинулся с места.
— На черта ты сделал это? — спросил он.
Эль Гурре пытался тащить Салинаса. Нам пора, приговаривал он. Тогда Тито схватил его за ворот рубашки и заорал прямо в лицо: НА ЧЕРТА ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО?
— Спокойно, парень, — отозвался Эль Гурре.
Но Тито было не удержать, он заорал еще громче:
— НА ЧЕРТА ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО? — встряхивая Эль Гурре, как тряпичную куклу, приподняв его вверх и раскачивая в воздухе, — НА ЧЕРТА ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО? — пока Салинас тоже не заорал:
— БРОСЬ, ПАРЕНЬ, — трое безумцев на опустевшей сцене, — А ТЕПЕРЬ ХВАТИТ.
На сцене сгоревшего театра.
В конце концов пришлось тащить Тито силой. Отблески пожара разгоняли тьму. Они пересекли поле и вышли к дороге, проложенной вдоль давно пересохшей реки. Когда показался старый «мерседес», Эль Гурре положил руку на плечо Тито и шепнул, что он молоток и что все закончилось. Но Тито повторял ту самую фразу без перерыва. Уже без крика. Тихим, детским голосом. На черта ты сделал это. На черта ты сделал это. На черта ты сделал это.
Окруженная полями, старая усадьба Мату Ружу выглядела слепой — и как бы сложенной из языков пламени в ночной темноте. Единственное пятно на безукоризненной глади равнины.
Три дня спустя к усадьбе Мату Ружу прискакал всадник. Вместо одежды на нем были грязные лохмотья. Он сидел верхом на старой кляче: кожа да кости, ничего больше. Из глаз ее сочилась, стекая по щекам, желтая жидкость — так, что мошки вились вокруг морды.
Всадник увидел стены дома — черные, нелепые посреди гигантского кострища. Похоже на остатки зубов во рту старика. Пламя не пощадило и большой дуб, годами отбрасывавший тень на здание. Дуб торчал, будто черный коготь: памятник несчастью.
Всадник не стал слезать с коня. Неторопливо, шагом обогнул усадьбу. Подъехал к колодцу и, не покидая седла, отвязал ведро, полетевшее вниз. Услышал всплеск воды. Перевел глаза на дом. На земле, прислонившись к тому, что оставалось от стены, сидела девочка. Девочка устремила на него неподвижный взгляд. Глаза блестели посреди закопченного лица. Красная юбка. На всем теле царапины. Или раны.
Всадник достал ведро из колодца. Вода отливала черным. Он помешал в ведре оловянным ковшом; чернота не проходила. Зачерпнул воду ковшом, поднес его к губам и сделал долгий глоток. Посмотрел еще раз на ведро. Плюнул туда. Положил все на край колодца и ударил лошадь каблуками.
Он приблизился к девочке. Приподнял ее голову, чтобы рассмотреть получше. Сказать ему было, по- видимому, нечего. Некоторое время всадник изучал девочку. Глаза, губы, волосы. Потом протянул ей руку. Она встала, оперлась на поданную руку и уселась на лошадь сзади. Старая кляча, переминаясь на месте, дважды дернула мордой. Всадник издал непонятный звук, и кобыла успокоилась.
Когда они удалялись от усадьбы, шагом, под палящим солнцем, девочка уронила голову и, прижавшись лбом к перепачканной спине всадника, погрузилась в сон.
II
На светофоре зажегся зеленый, и женщина пошла через улицу. Внимательно смотря под ноги: с неба только что перестало лить, в выбоинах асфальта еще оставалась вода, напоминая о внезапном мартовском дожде. Женщина ступала элегантным шагом, немного скованным из-за узкой черной юбки. Она старательно обходила лужи.
Дойдя до тротуара, женщина остановилась. Был ранний вечер, толпы людей вокруг торопились домой — или на свободу. Женщине нравилось чувствовать, как город облипает ее со всех сторон. Так она и стояла на краю тротуара — неизвестно зачем. Как если бы ее вдруг, неожиданно, бросил любимый человек. Невозможно объяснить самой себе.
Затем она решила пойти направо. На этом пути ей попалась пешеходная улица. Женщина не спеша шла вдоль витрин, кутаясь в шаль. Уже немолодая, но прямая, высокая, уверенная в себе, она ступала, и седина волос скрадывалась из-за молодой походки. Волосы были собраны на затылке и закреплены темным детским гребешком.
Перед магазином электротехники она остановилась и некоторое время наблюдала за множеством экранов, бессмысленным образом размножавших некоего телекомментатора. Но в разных оттенках, что ее позабавило. Появилось изображение города под бомбежкой, и женщина снова пустилась в путь. Она миновала улицу Медина, потом площадь Господней Помощи. Приблизившись к галерее «Флоренция», она оглянулась на перспективу огней, выстроившихся перед утробой дворца, чтобы продолжиться на другом конце площади, в сторону авениды 24-го июля. Остановилась. Поискала глазами что-то на железном лице, обозначавшем главный вход. Но не нашла ничего. Сделала несколько шагов в глубь галереи, остановила прохожего. «Извините, что это за место?» — спросила она. Прохожий ответил. Она поблагодарила, пожелав прекрасного вечера. Тот улыбнулся.
Так она шагала вдоль галереи «Флоренция» и наконец увидела метрах в двадцати от себя небольшой киоск: он прилепился к левой стене, слегка обезобразив гладкий профиль галереи. Лотерейный киоск. Она прошла еще немного, но остановилась, не дойдя до киоска нескольких шагов. Продавец билетов сидел и читал газету. Он прислонил газету к чему-то перед собой и казался погруженным в чтение. Стены киоска, кроме обращенной к фасаду галереи, были из стекла. Внутри виднелся продавец билетов и множество ярких полос, свисавших с потолка. В передней стенке имелось окошко; через него продавец билетов общался с покупателями.
Женщина откинула назад прядь волос, спадавшую ей на глаза. Обернулась, секунду понаблюдала за девушкой, выходившей из магазина с тележкой. Затем снова обратила взгляд на киоск.
Продавец билетов читал газету.
Женщина подошла ближе и наклонилась к окошку:
— Добрый вечер.
Продавец поднял глаза. Он собрался что-то сказать, но, увидев лицо женщины, не стал. Так он и глядел на нее, в молчании.
— Я хотела бы купить билет.
Продавец кивнул головой. Потом сказал нечто, не относящееся к делу:
— Вы долго ждали?
— Нет, почему же?
Продавец замотал головой, продолжая смотреть на нее:
