— Но ты не похож на ангела мира, — сказал я, — скорее, ты похож на тех, кто своими руками ещё больше разжигает пожар войны.
— Именно поэтому я и разбираюсь в том, как следует восстанавливать мир. Что может знать о мире миролюбивое существо? Только воину известен смысл этого слова.
— Я готов выслушать всё, что ты мне скажешь, — ответил я ему, — поскольку вижу, что тебе известно кое-что о Законе.
— Я — один из исполнителей Закона, — сказал он, — и я знаю, как можно вернуть мир на Землю.
— Ты расскажешь об этом мне?
— Для этого я и пришёл сюда, и для этого встретился с тобой, — ответил он.
— А как ты обо мне узнал?
— Я знаю всех самых сильных тружеников и ещё многих из тех, кто менее силён. Ты — из числа сильных.
— То, что ты говоришь, — слишком большая честь для меня, — сказал я, — ведь я — всего лишь скромный солдат в армии исполнителей Закона.
— Скромность свойственна великим, — заметил он, пристально глядя мне в глаза, как будто стараясь определить, какой эффект произвели его слова.
— Кто бы ты ни был, — сказал я, — а я догадываюсь, что существо ты необычное, — знай, что вопрос о моём личном статусе уже давно перестал входить в сферу моих первостепенных интересов.
— Вот поэтому ты и можешь послужить интересам мира.
— Тогда говори, — попросил я.
Некоторое время он смотрел на меня огненным вопрошающим взглядом, а затем спросил:
— Ты устал от войны, от трудов войны?
— Меня больше утомляет моё сочувствие страждущим.
— И ты хотел бы, чтобы они перестали страдать?
— Временами мне кажется, — сказал я скорее сам себе, нежели ему, — что ради прекращения всех тех ужасов, что творятся там внизу, я с удовольствием отдал бы свою собственную жизнь.
— Свою жизнь? А что ты имеешь в виду, говоря о собственной жизни?
— Я имею в виду сознание своей свободы и свободу своего сознания.
— Неплохое определение для жизни подобных тебе существ, — отметил мой собеседник. — Так ты в самом деле готов пожертвовать своей жизнью ради мира?
— С радостью, если, конечно, это действительно сможет спасти мир.
— Такое возможно.
— Тогда не мог бы ты перейти сразу к делу? — потребовал я. — Я чувствую, что ты собираешься сказать мне нечто важное.
— Что же может быть важнее, — возразил он, — чем принесение в жертву во имя мира такой жизни, как твоя?
— Продолжай.
— Есть способ, — сказал он, — освободить людей там внизу от дальнейших страданий, пожертвовав тем, что ты называешь «сознанием свободы и свободой сознания».
— И вновь я говорю тебе — продолжай.
— В моих силах, — сказал он, подходя всё ближе ко мне и впиваясь в меня своими горящими глазами, — в моих силах так повлиять на умы людей в сражающихся армиях, в армиях по обе стороны фронта, что они откажутся продолжать войну друг с другом.
— И предадут каждый свою родину?
— И восстановят мир, — поправил он меня.
— А какая роль во всём этом будет отведена мне?
— Очень важная роль.
— Ты опять говоришь загадками.
— Что ж, я объясню, — ответил он. — Но чтобы ты понял меня, я должен сначала рассказать тебе о том, кто я такой. Я — один из тех, кто служит Добру тем, что противостоит ему, и придаёт ему тем самым ещё большую силу и активность.
— Я так и подумал. А теперь ты можешь сказать мне прямо, для чего тебе понадобился я?
— Я хотел предложить тебе следующее. Если ты действительно хочешь, чтобы эта бойня прекратилась — а она длится уже достаточно долго, чтобы достичь той цели, которой служу и я залить весь мир кровью, причинить ему такие разрушения, каких не исправить потом и за десять лет созидательного труда, пробудить всю ту ненависть и все те дурные страсти, что гнездятся в сердце человека, — если ты хочешь, чтобы эта бойня прекратилась, то у меня есть средство, которое может её прекратить.
— Да, но при чём тут я?
— Я уже давно за тобой наблюдаю, — сказал он, — и вижу, с каким усердием ты следуешь принципам, данным тебе твоим Учителем.
— Тогда почему ты спросил меня при встрече, кто я такой?
— Только для того, чтобы как-то начать разговор.
— Так, так, — сказал я.
— Я наблюдал за тобой, — повторил он, — и понял, что с твоей силой и твоими познаниями ты мог бы принести огромную пользу, если бы переменил свои симпатии и примкнул к нам. Твоё сознание свободы возросло бы ещё больше.
— Но это сознание свободы было всего лишь моим определением жизни! Я полагал, что, стараясь приспособить своё собственное суждение к ограниченности моего разума, ты скажешь мне, что, потеряв свою жизнь, я обрету её.
Едва заметная улыбка слегка исказила морщинистое лицо стоявшего передо мною существа.
— А ты был бы нескучным помощником, — сказал он, — подумай ещё раз, прежде чем отказаться от моего предложения.
— Ты предлагаешь мне сделку, — ответил я, — но так и не сказал прямо, в чём же она заключается. А я — старый юрист и потому привык соблюдать формальности.
Улыбка тут же слетела с лица моего собеседника, и он сказал мне:
— Если ты станешь одним из нас, я остановлю эту войну.
— А ты можешь?
— Могу.
— Как ?
— Я тебе уже говорил.
— Но то лекарство, которое ты предлагаешь, хуже самой болезни, даже если предположить — в чём я лично сомневаюсь, — что пациент согласится его проглотить.
— Значит, ты не согласишься пожертвовать собой, даже если я докажу тебе, что смогу выполнить свою часть сделки?
— Не соглашусь.
— Значит, на самом-то деле судьба мира тебя мало заботит!
— Ты говоришь, как настоящий немецкий пропагандист, — сказал я ему.
— Ты хочешь сказать, что они рассуждают так же логично, как я, — уточнил он.
— Я всегда удивлялся, — ответил я, — в какой это школе они так здорово освоили такую логику.
— Так ты отказываешься от моего предложения?
— Мне непонятно, почему ты вообще стал тратить на него своё время и силы.
