Джо отвернулся и оглядел берег. Он давно не наблюдал такого оживления. На берегу, насколько видел глаз (а видел он далеко), суетились сотни людей. Небеса оставались темными, свет исходил от предметов. Слабое их свечение слива лось и освещало остров довольно ярко.
Джо посмотрел на себя — на заляпанную кровью одежду, израненное тело — и осознал, что он тоже светится, словно каждая его клетка хочет заявить о себе. Он развеселился. Значит, и он отчасти принадлежит этому удивительному, чудесному миру.
Он пошел по берегу по направлению к выросшим вдоль берега огромным деревьям, заслонявшим собой даль. Джо уже догадался, что попал на Мем-э Б'Кетер Саббат. Ной всю дорогу расписывал ему здешний красный песок: нигде, ни на одном другом острове нет ничего подобного. Но что здесь есть, кроме песка, Джо понятия не имел. Он знал, что Эфемерида — не остров, а архипелаг. Как гласила легенда, он образовался из каких-то обломков, попавших сюда из Косма. Частью этих обломков были живые останки, преображенные волшебством моря снов. Однако по большей части это частицы неживой материи, провалившейся в щель из Альтер Инцендо. Со временем Субстанция превратила их в не большие равнинные острова, а вокруг них возник архипелаг. Островков в архипелаге теперь, как сказал Ной, насчитывалось около тысячи, и большинство их необитаемы.
Джо спросил, как звали человека, основавшего на острове город, который Ной именовал своей родиной. Ной этого не знал, но, сказал он, в великом городе Б'Кетер Саббат есть те, кому это известно. Если Джо им понравится, возможно, они откроют ему тайну.
Теперь зыбкая надежда на это рухнула, о ней можно забыть. Люди, пытавшиеся уйти на «Фанакапане», явно были беженцами — скорее всего, из того самого города. Даже если Б'Кетер Саббат еще не лежит в руинах, он наверняка опустел.
Тем не менее именно туда решил отправиться Джо. Он зашел слишком далеко, он уже заплатил слишком высокую цену. Попасть сюда и не увидеть город, считающийся, по уверениям Ноя, жемчужиной Эфемерид — местный Рим, Нью-Йорк, Вавилон, — было бы непростительно. И даже если ему это не удастся, если за кромкой прибрежного леса нет ничего, кроме голой пустыни, все равно это ничем не хуже, чем бродить по берегу среди отчаявшихся, испуганных людей.
И он двинулся в глубь острова. Он почти отбросил мечту о силе, с какой отправился в путешествие. Осталось лишь одно простое желание: увидеть то, что можно увидеть, узнать то, что можно узнать, пока он окончательно не потерял собственную силу.
VI
1
Когда Феба и Муснакаф вошли в Ливерпуль, город поначалу показался довольно мрачным: общественные здания пусты и сумрачны, жилые дома темнеют унылыми рядами. Но вскоре впечатление переменилось. Они проходили мимо особняков, где шумело веселье, порой выплескивающееся на улицу. На площадях жгли праздничные костры, вокруг них плясали люди. По пути Фебе и ее провожатому встретилась даже колонна детей, громко распевавших какую-то песню.
— Что у вас за праздник? — спросила Феба.
— Это не праздник, — ответил Муснакаф. — Они просто используют время, какое у них еще осталось.
— До прихода иадов? Он кивнул.
— А почему они не пытаются покинуть город?
— Многие так и сделали. Но другие решили, что смысла в этом нет. Зачем бежать в Трофетт или Плетозиак, куда иады все равно доберутся, если можно встретить их дома, среди друзей и семьи, упившись до бесчувствия.
— А у вас есть семья?
— Моя семья — госпожа, — отозвался он. — Больше мне никто не нужен. И никогда не был нужен.
— Вы же сказали, что она сумасшедшая.
— Это преувеличение, — добродушно отозвался он. — Так, самую малость не в себе.
Наконец они подошли к трехэтажному дому, стоявшему в глубине присыпанного снегам сада. Во всех его окнах горел свет, но вечеринки здесь не было. Слышались лишь крики чаек: они сидели на крыше и на каминных трубах, наблюдая за тем, что творилось на море. С этого места вид открывался отличный, и Феба залюбовалась шпилями и белыми от снега крышами, спускавшимися к докам и к гавани, где стояло на якоре не менее десятка судов. Феба мало понимала в кораблях, но при виде их что-то дрогнуло в душе, будто она снова вернулась в те времена, когда мир казался ей тайной. Теперь для нее осталось лишь одно не исследованное море — море сновидений, где плавали вот такие элегантные стройные парусники.
— На этом наша госпожа и сделала свое состояние, — проговорил Муснакаф, увидев, куда смотрит Феба.
— На кораблях?
— На торговле. Она у нас торговала грезами и нагрезила себе столько денег, что не сосчитать. И счастье у нее было. Пока не появился Король.
Муснакаф, как и пообещал, по пути рассказал Фебе про Короля Тексаса, и это оказалась печальная история. Король соблазнил госпожу, а потом она ему надоела, и он ушел к другой женщине. Она ужасно по нему тосковала и несколько раз пыталась покончить с собой, но, наверное, жизнь не хотела ее отпускать, потому что она всякий раз оставалась жива.
А потом, много лет спустя, Король вернулся и попросил прощения. Он хотел, чтобы она снова пустила его в свое сердце и в свою постель. Против всех ожиданий, госпожа отказала ему. Он изменился, сказала она. Того, кого она любила, и потеряла, и оплакивала всю жизнь, больше нет.
— Если бы ты остался, — сказала она, — может быть, мы изменились бы вместе и не перестали друг друга любить. Но сейчас мне от тебя ничего не нужно. Ты — лишь воспоминание.
История показалась Фебе невыносимо печальной, как; и упомянутая торговля грезами, хотя она с трудом представляла себе, что это значит.
— Разве можно продавать и покупать сны? — спросила Феба.
— Продавать и покупать можно все, — ответил Муснакаф. — Вы же из Косма, вы должны знать.
— Но сны…
Он поднял руку, останавливая ее расспросы, подошел к воротам, открыл их ключом, висевшим у него на поясе, и они с Фебой двинулись к парадному крыльцу. Там он остановился и дал ей последний совет:
— Госпожа непременно начнет расспрашивать вас о Косме. Отвечайте ей, что это юдоль слез, и она будет счастлива.
— Ведь так и есть, — согласилась Феба.
