летательные аппараты со сверкающими лопастями.
Все это вместе являло собой столь захватывающее зрелище, что Джо с трудом подавил в себе желание устроиться меж гигантских корней деревьев и подождать, пока не рухнет волна. Но то же самое любопытство, что заставило его прийти сюда, теперь погнало его дальше — через болотистую низину, где росли прозрачные, как хрусталь, цветы, к ближайшей дороге. В толпе, покидавшей город, на всех лицах читались отчаяние и страх. Лица эти судорожно кривились, увлажнялись потом, а глаза — белые, золотые, синие или черные — то и дело устремлялись назад. Туда, где под нависшей тенью остался город.
Почти никто не обращал внимания на Джо. Те же, что замечали его, смотрели на него с жалостью. Джо показалось, что его принимали за сумасшедшего, поскольку он был единственным на этой дороге, кто двигался в сторону Б'Кетер Саббата.
3
Госпожа Муснакафа сидела в постели — такой огромной, что в ней легко уместились бы человек десять. Обложившись со всех сторон десятком кружевных подушек, она рвала в клочья бумаги. Постель была усыпана ими, малейший сквозняк от окна или от камина поднимал в воздух сотню листков, и они шелестели, как листья. Комната показалась Фебе абсурдной в своем былом великолепии: потолок, рас писанный нагими амурами, изрядно закопчен, зеркала на стенах потускнели и кое-где потрескались. Не лучше выглядела и сама госпожа: потускневшая и потрескавшаяся. Феба и Муснакаф стояли в изножье постели не меньше пяти ми нут, а госпожа, не обращая на них внимания, рвала листок бумаги и что-то бормотала себе под нос.
Свет исходил лишь от керосиновых ламп, стоявших на столах и столиках. Язычки пламени в них были еле видны, и в комнате, как и во всем доме, царил полумрак. Но и в полу мраке хозяйка смотрелась ужасно. Ее поредевшие волосы, выкрашенные в черный цвет, лишь подчеркивали пергаментную бледность кожи, дряблую шею и глубокие морщины, прорезавшие лицо.
Наконец она заговорила, не отрывая глаз от своих бумажек и едва шевеля тонкими губами:
— Видала я таких, как ты, в прежние дни. Все при тебе.
Мужчинам это нравится.
Феба промолчала. Она не оробела, но решила пока не открывать рот — вдруг эта карга заметит, что гостья нетрезва.
— Нет, меня не заботит, что нравится мужчинам, а что нет, — продолжала старуха. — Это в прошлом. И я рада, что мне безразлично.
Она подняла глаза. Они были воспалены и блуждали, не способные остановиться в одной точке.
— Если бы мне не было безразлично, — продолжала она, — знаешь, что бы я сделала? — Она выдержала паузу. — Ну, знаешь?
— Нет…
— Я нагрезила бы себе красоту, — сказала она, захихикав. — Я стала бы первой красавицей во вселенной. Такой, что стоило бы мне выйти из дома, и все мужчины падали бы к моим ногам. — Тут она перестала хихикать. — Как ты думаешь, получилось бы у меня? — спросила она.
— Я… Я думаю, да.
— Ты думаешь, надо же, — тихо пробормотала госпожа. — Что ж, позволь мне тебе сообщить: мне это сделать так же легко, как два пальца обмочить. Да. Без проблем. Не я ли создала из грез этот город?
— Вы?
— Я. Скажи ей, мой маленький Абре.
— Это правда, — подтвердил Муснакаф. — Она его нагрезила, и он стал таким, какой есть.
— Так что я легко могла бы превратиться в красавицу. — Госпожа снова замолчала. — Но решила не делать этого. А знаешь почему?
— Потому что вам все равно? — рискнула Феба.
Бумага, которую госпожа рвала, выпала из ее пальцев.
— Совершенно верно, — произнесла она удивленно. — Как тебя зовут? Фелиция?
— Феба.
— Еще хуже.
— Мне нравится, — не подумав, сказала Феба.
— Ужасное имя, — настаивала старуха.
— Вовсе нет.
— Если я сказала «ужасное», значит, ужасное. Подойди сюда.
Феба не шелохнулась.
— Ты меня слышишь?
— Да, слышу, только мне без разницы, что вы там сказали.
Старуха вытаращила глаза.
— Бог ты мой, да ты что? Не обижайся на такие пустяки. На меня-то. Я стара, безобразна, меня мучают газы.
— Но ведь вам не обязательно быть такой, — возразила Феба.
— Кто тебе сказал?
— Вы, — ответила Феба, порадовавшись в душе, что не один год имела дело с упрямыми пациентами. Черта с два эта ведьма ее запугает. — Вы и сказали, две минуты назад… — Она заметила, как отчаянно жестикулирует Муснакаф, но уже не могла остановиться. — Сказали, что можете стать красавицей. Так почему бы вам не сделать себя красивой и без газов?
Наступило тяжелое молчание, и глаза госпожи забегали еще беспокойнее. Потом с губ ее сорвался смешок, а потом она расхохоталась в голос.
— Деточка, ты поверила, ты поверила мне! — воскликнула она. — Ты действительно думаешь, что я стала бы так жить, — она подняла свои костлявые руки, — если бы у меня был выбор?
— Значит, на самом деле вы не можете ничего изменить?
— Когда я здесь появилась, то, наверное, могла. Тогда мне было всего-навсего чуть больше ста. Знаю, тебе кажется, что это много, но на самом деле ничего подобного. Тогда у меня был муж, и я молодела от его поцелуев.
— Король Тексас? — спросила Феба.
Старухины руки упали на одеяло, а из груди вырвался су дорожный вздох.
— Нет, — проговорила она. — Тогда я еще жила в Косме.
Я любила его даже больше, чем Тексаса. И он тоже меня любил до беспамятства… — Лицо ее исказилось. — Не проходит, — пожаловалась она — Боль утрат. Не проходит. Иногда я боюсь засыпать… Абре знает, бедный Абре… Я боюсь засыпать, потому что мне снится, как он снова меня обнимает. Потом становится так больно, что я боюсь спать, лишь бы не видеть этих снов.
Старуха вдруг заплакала. По ее морщинистым щекам потекли слезы.
— Господи, если бы я могла, я запретила бы любовь! Как было бы хорошо.
— Нет, — тихо ответила Феба — Было бы совсем не хорошо.
