кидал свои огненные взоры Бонапарт. Затем он резко повернулся в полоборота к пленному русскому генералу и доверительно спросил его:
– Как вы полагаете, будет ли скоро генеральное сражение или ваше командование продолжит эту тягостную ретираду?
– Право, мне не известны планы главнокомандующего...
– Барклай плохой полководец и к тому же трус. Трусливая немецкая тактика его ни к чему хорошему не приведет. Ведь россияне – нация храбрая, благородная, уважительная к государю. Русские созданы драться, как и подобает воинам, а не следовать глупой немецкой тактике: пятиться и пятиться назад. – При этих словах император пригнулся и, смешно растопырив руки, передразнил немцев. – Да и к чему все это может привести? У вас на глазах пример Пруссии. С подобною тактикой война с нею закончилась в три дня.
– Я это знаю, ваше величество.
– Что за нелепое отступление? Почему же вы, вместо того чтобы воевать против Польши, не заняли Варшаву? Для вас это было пара пустяков! И тогда бы вместо военных действий в ваших границах, вы перенесли их на землю неприятеля. Да и пруссаки, которые теперь выступают против вас, тогда были бы с вами. Почему же главнокомандующий ваш ничего этого не сделал? А теперь, беспрестанно отступая, он лишь опустошает свою собственную землю! Зачем он оставил Смоленск и довел этот прекрасный город до такого жалкого положения? Если он хотел его защищать, то к чему это поспешное отступление?
– Такова его тактика, ваше величество.
– Довольно странная тактика. Ведь Барклай мог бы держать Смоленск очень долго. Если же он делать этого не хотел, то зачем останавливался и дрался в нем? Разве только для того, чтобы разорить город до основания? За такие дела в ином государстве его бы расстреляли! Да и к чему разорять Смоленск? Такой чудесный город! Он для меня лучше всей Польши! Он был всегда русским и останется русским!
– Точно так, ваше величество!
– Императора вашего я люблю. Ни превратности войны, ни другие обстоятельства не могут изменить уважения и чувства дружбы, которые я испытываю к нему. Война ровным счетом ничего не значит. Государственные выгоды часто разделяют и родных братьев. Александр был мне другом и останется таковым.
Призадумавшись, Наполеон вновь обратился к Тучкову:
– Со всем тем, что я его люблю, однако же понять никак не могу. Что у него за причуда? Что за странное пристрастие к иностранцам? Что за страсть окружать себя людьми, подобными Пфулю, Армфельду и прочим? Эти люди без всякой нравственности. Они признаны во всей Европе за самых последних людей всех наций! Как? Неужели он не мог выбрать из столь храброй, крепкой, преданной государю своему нации, какова ваша, людей достойных и мудрых? Безусловно, они доставили бы честь и уважение престолу!
– Ваше величество, я подданный моего государя. И судить о поступках его, а тем паче осуждать поведение его я не осмелюсь. Я солдат и, кроме повиновения власти, иного не знаю, – резонно заметил Тучков.
Эти слова генерала не только не разгневали императора, но и напротив, даже как бы успокоили его. Он легонько и доверительно тронул рукою за плечо Тучкова:
– О, вы совершенно правы! Я очень далек от того, чтобы порицать образ мыслей вашего государя. Но я высказал только мое мнение, и то потому, что мы теперь с глазу на глаз. Впрочем, я надеюсь, что это далее не пойдет. А император ваш знает ли вас лично?
– Надеюсь, ибо некогда я имел счастье служить в его гвардии.
– Можете ли вы писать к нему?
– Никак нет. Я никогда не осмелюсь утруждать его письмами. Особливо в теперешнем моем положении...
– Но если вы не смеете писать императору, то можете написать к вашему брату, что я вам теперь скажу?
– К брату – дело другое. К нему я все могу писать.
– Итак, вы мне сделаете большое удовольствие, если вы напишете брату вашему, что вы теперь видели меня и беседовали со мною. Он окажет мне большое почтение, если сам, или через великого князя, или же через главнокомандующего, как ему будет угодно, доведет до сведения государя, что я ничего более не желаю, как немедля прекратить миром наши военные действия. Мы уже достаточно сожгли пороху да и довольно пролито крови! Ведь когда-нибудь надо же кончать эту затянувшуюся баталию! В самом деле, за что мы деремся? Я против России ничего не имею. О, если б это были англичане! Было бы совсем другое дело!
При последних словах Бонапарт сжал кулак и погрозил им Британии.
– Но русские мне ничего дурного не сделали. Вы, наверное, голодны? Хотите кофе и сахар?
– Благодарю вас, ваше величество.
– Очень хорошо, все это легко устроить. Вы будете это иметь. Но если в России думают, что меня легко разбить, то я предлагаю: пусть из генералов ваших, которые более других пользуются у вас уважением, как-то: Багратион, Дохтуров, брат ваш и прочие... Я не помянул Барклая, он не стоит того, чтобы мы о нем говорили. Пусть из них составят военный совет и рассмотрят положение, взвесят силы мои и ваши. Если найдут, что на вашей стороне больше шансов к выигрышу и меня легко разбить, то пускай назначат, где и когда им угодно будет драться. Я на все готов. Если же они найдут, что все шансы на моей стороне, как это и есть в действительности, то зачем же нам попусту горячиться и проливать кровь? Не лучше ли покончить дело миром прежде, чем баталия будет проиграна? Да и каковы будут последствия, если сражение будет за мною?
– Каковы же последствия, ваше величество?
– Последствия те, генерал, что я займу Москву. И какие бы меры я ни предпринимал к сбережению ее от разорения, всех их будет недостаточно. Помните: покоренная провинция или занятая неприятелем столица похожа на деву, которая потеряла честь свою. Что хочешь после делай, но чести возвратить уже невозможно. Я знаю, у вас говорят: Россия еще не в Москве. Но то же самое говорили и австрийцы, когда я шел на Вену. Когда же я занял их столицу, то вовсе по-иному залепетали. И с вами случится подобное. Столица ваша Москва, а не Петербург. Петербург не что иное, как резиденция. Настоящая же столица России – Москва.
Все это Тучков слушал молча. Наполеон же, напротив, говорил беспрестанно, то повышая голос, то сбавляя его до шепота. При этом он прохаживался по комнате взад-вперед. Тяжело переводя дыхание, император подошел совсем близко к генералу, испытующе глянул ему в глаза:
– Вы лифляндец?
– Нет, я настоящий русский.
– Из какой же вы провинции России?
– Из окрестностей Москвы.
– Ах, вот оно что, вы из Москвы?! – проговорил Бонапарт со
