– Французы спят как убитые. Даже дозорные. Ворвемся скопом и как мокрым рядном их накроем. На конь!
Вожак партизан скакал впереди. Пегов, обнажив саблю, едва поспевал за ним. В горячке налета гусару запомнились топот копыт, ржанье коней да звон стремян, а еще – крики сонных французов, стоны и чей-то глухой рев. Сабля гусара ударила в чье-то упругое тело, он с трудом выдернул ее и повернул коня. Началась погоня за растерянным, застигнутым врасплох неприятелем под победное «Ура-а-а!», гремевшее с разных сторон.
Конь Пегова вихрем пронесся меж фурами. Ударом сабли гусар сразил на скаку французского офицера. В ту же минуту он услыхал за спиной знакомый басок Василия Азовского:
– Ай да Николай!
Невдалеке Пегов узрел «батьку» Чугреева на взмыленном, брызжущем пеной коне. На скаку он придерживал впереди себя смертельно раненного казака, окровавленная голова которого безжизненно свесилась вниз.
Неожиданно «батька» повернулся к Пегову и крикнул:
– Назад, ваше благородие! Кончено дело!
Партизаны держали путь к лесной стоянке: погромыхивали отбитые у неприятеля фуры с награбленной у крестьян провизией. А позади фур плелись связанные веревками пленные французы в синих и зеленых мундирах.
Николай дышал тяжело. По-настоящему он пришел в себя, когда туман рассеялся и немного развиднелось.
Азовский громко, заливисто смеялся, указывая Давыдову на Пегова:
– Истинно гусар, Николай!. Чертом дрался! А теперь, видать, сник, – скаля белые зубы, казак похлопал друга по плечу.
Холодное, предзимнее солнце позолотило сухой поредевший березняк. Давыдов восседал на гнедом красавце-коне. Конь нетерпеливо рыл копытами землю. Словно шелк, лоснилась его шерсть. Несмотря на жестокую сечу, конь выглядел исправно. Грива приглажена. Копыта подмазаны. Черные навыкате глаза, шоколадный корпус, небольшая узколобая голова и кроваво-красные ноздри придавали ему боевой вид. Конь был под стать бравому седоку.
Давыдов радовался успеху налета и, поглаживая усы, силился вспомнить: где же доводилось ему встречать прежде этого гусара?
Меж тем Пегов стоял, опустив голову. Гусар оробел от похвалы Азовского. Он хотел горячо поблагодарить своего храброго спасителя и попрощаться как подобает с верным другом Василием Азовским, но по-прежнему не мог двинуться с места и замер будто вкопанный, не промолвив ни слова. Партизаны тем часом спустились в низину и скрылись из глаз.
Геройский полувзвод
Зима в двенадцатом году рано проявила свои норов. Похолодало уже в октябре. Проселочная дорога к лесу подсохла и смерзлась. Студеный ветер донес легкий посвист дозорного, сидящего в белом халате на заснеженной сосне.
Давыдов погасил трубку и велел всем быть начеку.
Вскоре явился связной, бойкий вихрастый паренек из местных крестьян, с усмешкой донес:
– По тропе идет зоритель с ружьем. Впереди его бежит собака. Сразу видать – охотник. Мундир на нем расписной.
Давыдов приказал казакам седлать коней и пленить француза
Партизаны тотчас же поскакали опушкой, увидели офицера и окружили его. К великому их удивлению, француз даже не попытался защищаться, а лишь нахмурился и безнадежно махнул рукой.
Казаки отобрали у него ружье и привели к командиру.
Денис Васильевич допросил пленного:
– Кто вы и как попали сюда? Француз, заикаясь от волнения, отвечал:
– Я полковник 4-го Иллирийского полка Гётальс. Страстный охотник по дичи.
– Вижу, страстный, – согласно кивнул Давыдов, указав на ягдташ. – А что в сумке?
– Тетерев, – прохрипел француз, кутаясь в теплый шарф. Он раскрыл ягдташ и вынул оттуда краснобровую черную птицу с лирообразным хвостом и белоснежной выпушкой.
– Где же ваш батальон, полковник? – строго спросил вожак партизан. – Неужто вы бросили солдат своих?
– Солдат не бросал. – Француз опустил глаза и печально качнул головой. – Правда, батальон мой вконец расстроен. Он не спеша движется для формирования в Смоленск. Воспользовавшись задержкой голодных солдат своих, я крикнул собаку и решил поохотиться.
– И поохотились на славу. – Давыдов хитро улыбнулся. – С полем, полковник! Признаться, я и сам люблю охоту!
– Покорнейше благодарю, – промычал в ответ француз. – Начало охоты удалось, но
