Вера проходит в гостиную и падает на диван.
— Этот человек едва не уморил меня своими анекдотами! У меня все ребра от смеха болят! — жалуется она, снимая берет и перчатки. — Поразительный тип! Безумно обаятельный, остроумный, щедрый и хвастливый одновременно!
— О, Беэр хвастлив только с теми, кого числит в друзьях, а таких крайне мало. И это ведь всего лишь клоунада, которая нас весьма забавляет. Мы-то знаем, что внутри он гораздо больше, чем снаружи, если так можно выразиться.
— Неужели возможно быть еще больше? — Вера комически хлопает ресницами. — Кто он вообще такой на самом деле? Бизнесмен? Биржевик?
— Он вам не сказал?
— Отшутился, дескать, промышляет разорением гробниц.
— Отчасти так оно и есть. Беэр — выдающийся ученый-палеограф, и имел бы мировое имя, если бы того пожелал. Но его не интересует этот аспект научной деятельности, и…
— Ну вот, теперь мне стыдно, что я столько потратила!
— Ничего, ограбит пару-тройку гробниц и поправит дела.
— У него было такое счастливое лицо, когда я что-то выбирала. И, представляете, он мне помогал! Я ему сказала, что у него прекрасный вкус, а он ответил, что этого нельзя утверждать наверняка, покуда не откусишь кусочек.
— Он так и ходил с вами повсюду?
— Да, только когда я была в парикмахерской… Как вам моя прическа?
— Вам очень идет.
— Спасибо! Да, так вот, пока я была в парикмахерской, а потом мне делали маникюр, — Вера показывает Мартину свои ногти, покрытые золотым лаком, — тогда он меня оставил ненадолго. Объявил, что скоро начнется сезон охоты на слонов, и ему надо экипироваться. Вернулся через час с большим рюкзаком и сумкой — это очень забавно сочеталось с его костюмом. Вам, правда, нравится, как я выгляжу?
— Правда. Вы похожи на эту актрису… Гарбо, кажется. Мы… Я видел ее в кино. Давно. Только она была черно-белая и немая, а вы — цветная и говорящая. И еще хорошо, что вы не выщипываете брови, как все.
— Это мне просто повезло — они и так достаточно тонкие. А я больше люблю Марлен Дитрих, но и за сравнение с Гарбо я на вас, так и быть, не обижусь.
— Ох, извините, ради всего святого! Это был неуклюжий комплимент. Я сто лет не практиковался. С тех пор, как ухаживал за своей женой.
— Как же вы тогда общались с женщинами, несчастный?
— Да я и не общался особенно. Разве что с Бертой…
Вера ошеломленно смотрит на Мартина:
— Что же вы делали десять лет?
— Учился жить заново. И еще много чему. Книгу писал, я уже вам говорил…
— Да я не о том… О господи! Это же вредно!.. Ох, простите, я лезу не в свое дело…
— А, вы об этом! Ничего особенно вредного, существуют специальные даосские техники. — Мартин говорит совершенно спокойным, ровным голосом, но на лицо его набегает тень. — Впрочем, я бы предпочел сменить тему.
— Да-да, конечно, простите еще раз! — Вера до боли кусает губы и трижды мысленно обзывает себя идиоткой.
Мартин неспешно закуривает и лишь после этого бросает Вере спасательный круг:
— Как вам показался наш город?
Вера с радостью хватается за предложенную тему:
— Он чудесный! И совершенно не похож на Питер, на Ленинград то есть. Но, надо признаться, я пока мало что видела.
— Если хотите, я завтра проведу вас по лучшим местам. Обидно будет уехать, не посмотрев.
— С огромным удовольствием! — Вера некоторое время теребит браслет новых часиков, а после напряженно спрашивает: — Мартин, а куда уехать? Что со мной будет дальше?
— Это будет зависеть от того, успеет ли Беэр достать для вас американскую визу и билет. Видите ли, мы с ним и Шоно должны были сегодня отплыть в Нью-Йорк.
— Успеет до чего?
— До того, как начнется война.
— И вы из-за меня остались? — У Веры моментально пересыхает во рту, а сердце наполняется жидким свинцом вместо крови.
— Ну, не могли же мы вас бросить тут одну! — Мартин каким-то образом умудряется улыбаться, опуская уголки губ книзу.
— А если Беэр не успеет?
— Тогда мы придумаем какой-нибудь другой план, — уверенно говорит Мартин, и Вера неожиданно для себя успокаивается.
— Что ж, если мне завтра предстоит еще один долгий поход, то я, пожалуй, быстренько приму ванну и юркну в постель. Вы не против?
— Это самое правильное, что можно сделать! Я дам вам кое-какие травы для ванны.
Вера встает с дивана и направляется в свою спальню, но внезапно останавливается:
— Мартин! А что вы делали, пока меня не было?
— Книгу писал, — отвечает Мартин.
Наутро Вера вышла к завтраку в шикарном изумрудного шелка халате поверх персиковой пижамы, а перед выходом переоделась в льняной брючный костюм — простой, но элегантный, поколебавшись, обула бежевые легкие туфли на низких каблуках и повязала на шею шелковый платок цвета молочного шоколада. Посокрушалась, что нет подходящей сумочки, ввиду же ясной и теплой погоды головной убор и перчатки решила не надевать. Из косметики ограничилась лишь коричневатыми тенями для глаз и темно-красной помадой. Повертелась перед зеркалом и нашла себя вполне готовой к намеченной кампании.
Выходя из дома под руку с Мартином, всё косилась — оценил ли? По всему, должен был, но кто его, монаха этакого, знает? Сам-то он был одет скорее удобно, чем хорошо, — темный полотняный пиджак, мешковатые светлые брюки с отворотами, некогда белая мягкая шляпа, расстегнутая на верхние пуговицы рубашка в крупную полоску, поношенные, хотя и до блеска начищенные ботинки. Первым делом Вере сразу захотелось приодеть своего спутника получше, однако, по здравом размышлении, она подумала, что такая небрежность может сойти и за богемный стиль — в присутствии эффектной дамы рядом, разумеется. С приятным удивлением Вера почувствовала, что рука Мартина, на которую она — зачастую без особой надобности — налегала, весьма мускулиста. Видимо, эта его хитрая китайская гимнастика была значительно эффективнее, чем могло показаться на первый взгляд.
Наверное, Мартин был прекрасным гидом — для человека, прожившего в Данциге менее двух лет, он знал на удивление много — и чудным рассказчиком, но уже через полчаса прогулки Вера осознала, что с упоением слушает не повествование, а голос Мартина, завораживавший ее, как завораживало в детстве весеннее падение капель с карниза или пляска языков пламени в очаге. Подобно гаммельнским ребятишкам, она зачарованно следовала за этой музыкой, растеряв из головы все свои мысли, и в ней теперь топтались, как в чистилище, толпы королей, магистров, палачей, купцов и философов. Там же громоздились сваленные бессмысленной грудой пыльного бурого кирпича башни, ворота, храмы и бастионы
