поднял брови Соломон. — Какое тебе дело до древней распри? К тому же про тебя говорят, что ты хранишь секреты клиентов лучше, чем море свои клады. Да и звездочета лучше тебя мне не сыскать.
— Положим, что так, — без лишней скромности согласился я. — В чем же суть твоего дела, достопочтенный рабби?
— Ты, разумеется, знаешь, что правитель наш, да продлит Всевышний его года, месяц тому назад сочетался браком с Марией, дочерью покойного Раймонда, князя Антиохии.[53]
— Как не знать! Я составлял им брачный гороскоп.
— Но вряд ли ты знаешь, что в приданое невесты входили кое-какие реликвии и старинные рукописи, посланные антиохийским патриархом Эуфимием в дар нашему императору. Среди реликвий был обломок креста, на котором, как утверждают, распяли Йешу, и его плащаница. Несмотря на то, что в Софийском соборе уже имелись свои крест и плащаница, привезенные из Святой Земли еще василиссой Еленой, константинопольские монахи решили их на всякий случай принять, как-никак Антиохия — первая христианская столица. Хотя и не могли взять в толк, с чего это Эуфимий разбрасывается такими святынями? Я-то думаю, что он предвидит скорое падение княжества, вот и старается пристроить их понадежнее, пока не поздно. Как бы то ни было, реликвии поместили в церковь Святых Апостолов, памятуя о том, что первым антиохийским патриархом был Петр.
— И верно, — усмехнулся я. — Не пропадать же добру!
— Мне тоже было бы смешно, кабы не одно обстоятельство! — Черные глаза Соломона на миг вспыхнули, как угли при дуновении ветра.
— Какое же?
— Меж упомянутых мною рукописей оказался древний папирус, весьма хорошо сохранившийся из-за того, что был вложен в пергаментный свиток. Пергамент тот исписан на еврейском, посему сам император приказал мне прочесть и перевести его на греческий. Очевидно, что прежде меня свиток никто до конца не разворачивал, поэтому я оказался обладателем папируса, написанного по-коптски. А поскольку твой покорный слуга родом из Египта…
— Ты прочел папирус! И что же в нем было такого, что так взволновало тебя? — с нетерпением спросил я.
— Об этом ты узнаешь… в свой черед. Сперва же ты должен справиться с моей задачей, любезный Деодан.
— Чего же ради я стану разгадывать твои загадки? Чем ты собираешься мне отплатить?
— Если я правильно читаю в твоем сердце, знание — это единственное, что имеет для тебя цену. Вот им-то и расплачусь с тобой.
Я засмеялся:
— Ты мудр, почтенный Соломон! Что ж, выкладывай свою задачу!
— Мне нужно точно знать, когда родится Мессия, — тихо и торжественно объявил рабби.
— Ни больше ни меньше? — еще продолжая улыбаться, спросил я.
— Ни больше ни меньше, — твердо ответил он.
Командиру оберабшнитте{35} СС «Норд-Ост» группенфюреру Вильгельму Редиесу.
Совершенно секретно! Срочно!
Расшифровать лично!
Согласно только что полученным мною сведениям, сегодня в 03.48 на территорию Рейха через пограничную заставу близ Эльбинга под видом охотников проникла группа из четырех человек, подозреваемых в шпионаже в пользу Англии и Польши.
При въезде ими были предъявлены документы граждан Германии на имя:
полковника Вермахта Бэра фон Аккермана (поддельные), Вольфа Роу и граждан Данцига: Мартина Гольдшлюсселя, Элизы Гольдшлюссель (поддельные).
Вышеозначенные лица передвигаются в автомобиле «Хорьх 930V» серого цвета с данцигским номером «DZ-1003». Имеют в своем распоряжении охотничьи ружья, пистолеты и, возможно, взрывчатку. При задержании могут быть чрезвычайно опасны.
По всей вероятности, их целью является разведывательный рейд по тылам нашей армии, не исключена и возможность организации диверсий на железнодорожных магистралях.
В свете вышеизложенного приказываю Вам немедленно предпринять все возможные меры для разыскания и задержания шпионской группы. Во что бы то ни стало брать живьем!
Все донесения о ходе мероприятия отправлять мне лично в любое время суток!
Хайль Гитлер!
Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.
05.20
1 сентября 1939 года.
Серый «хорьх» проворно наматывал колесами шершавое полотно автобана, однообразное, как засвеченная кинопленка. Стеклянное лезвие приоткрытого окна с тонким свистом отсекало от встречного ветра холодную стружку, и та закручивалась внутри автомобиля упругой спиралью, подхватывая дым сигары Беэра, ровное посапывание Шоно, тяжкие вздохи Докхи.
Мартин и Вера сидели сзади, переплетя пальцы лежащих на собачьем загривке рук, и молчали. Время от времени Вера что было силы сжимала ладонь Мартина, и он отвечал ей тем же, и она радовалась этому, а также и тому, что в темноте он не может увидеть ее слезы.
Рассвет они встретили в южном предместье Кенигсберга, пропуская на железнодорожном переезде три военных эшелона подряд.
— Начинается, — мрачно пробормотал Шоно, глядя на вереницу покрытых маскировочной сеткой вагонов. — И двадцати лет не прошло…
— Эти поезда — связки сосисок, нафаршированных пушечным мясом, железом и порохом, — со злым смешком отозвался Беэр. — Их скармливают Молоху, а в результате получаются вы-со-ко-ка-чественные удобрения.
— Нельзя ли воздержаться от раблезианских метафор, друг мой? С нами дама, — заметил Мартин, поморщившись.
— Если бы я не помнил об этом, то выразился бы куда резче. Впрочем, прошу извинить. — Беэр повернулся к Вере и пояснил: — Просто я очень болезненно воспринимаю проявления человеческой глупости и мерзости, а война — это самое глупое и мерзкое из всех. Это я вам как старый солдат говорю.
— А как же освободительные войны? — спросила Вера. — Защита отечества? Это, по- вашему, тоже глупость и мерзость?
