осталось и тени сердечности, люди глядели бессмысленно и отрешенно; пустые глаза казались просто-напросто нарисованными; руки бессильно болтались по бокам, как если бы энергия их иссякла. Шагали селяне неуклюже и медленно и словно бы не сознавая, что делают. Подобно толпе заведенных автоматов, неуклонно брели они все дальше и дальше, невзирая на препятствия, точно повинуясь неодолимому зову. Как я вскорости обнаружил, остановить их было невозможно.
Добравшись до верхней точки центральной улицы, я увидел, что со стороны нижней деревни идут и другие, направляясь к перекрестку и к Скайлингдену. Я узнал мистера Тадуэя, деревенского бакалейщика, и школьного учителя мистера Лэша, и мистера Линкота, кондитера, а также и их домашних. Увещеваний они не слушали, на оклики не реагировали. Все эти люди вели себя так, словно даже не подозревали о моем присутствии; если я натягивал поводья и останавливался посреди дороги, они просто-напросто обходили мою кобылку с двух сторон. А за ними поспешал еще народ, группами по четыре-пять человек; кого-то везли на открытых телегах, точно преступников – к виселице или французских предателей – к гильотине. На одной из таких повозок я заметил мисс Вайолет Кримп, владелицу вафельной, – ту самую мисс Кримп, что втайне мечтала вырваться за пределы скучной повседневности, и похоже было на то, что ее желание вот-вот сбудется. Мисс Кримп, и ее престарелая мать, и Молли, матушкина служанка и сиделка, – все трое глядели на мир стеклянным невидящим взором. Подобно прочим, на мои настойчивые уговоры они никак не откликнулись. В толпе были женщины, и мужчины, и дети – Господи милосердный, невинные маленькие дети, сэр! – и они тоже отрешенно смотрели в одну точку, не слыша ни звука. Подняв взгляд, я обнаружил, что вверх по Скайлингденской дороге прямиком к усадьбе катится карета, запряженная четверкой, – по характерной раскраске я узнал в ней карету из Малбери. И внутри, и на империале ехали пассажиры; кучер и стражник восседали на своих местах, чинно выпрямившись и глядя прямо перед собою. Карета, должно быть, остановилась в «Гербе» на ночь, а с рассветом вновь отправилась в путь, вот только совсем по иному маршруту.
Я поскакал в Проспект-Коттедж и нашел дом запертым; по всей видимости, и здесь все вымерло. Тщетно стучал я в дверь: ответа мне не было. Не видя никаких следов сквайра с Медником, я погнал гнедую кобылку вверх по Скайлингденской дороге и вихрем взлетел к вершине. И к вящему своему изумлению обнаружил, что удручающая процессия направляется не в усадьбу, как мне подумалось, а к руинам аббатства за нею. Там – спокойно, безропотно и кротко, точно ягнята, – люди один за другим ныряли под землю. Только тогда я понял, что длинная лестница, ведущая в пещеру, разблокирована и сверху, и снизу и что все эти несчастные направляются к колодцу.
Там, к слову сказать, я и обнаружил Медника. Он пасся у развалин, на свободе, – никто не удосужился привязать его или хотя бы расседлать. При виде коня мороз пробежал у меня по коже; просто описать не могу, как оборвалось у меня сердце, едва я осознал, что хозяин Медника, по всей вероятности, разделил участь всех прочих. Я громко позвал Марка, но ответа, конечно же, не услышал; поселяне, точно заведенные механизмы, спускались по длинной лестнице и исчезали под землей – души, устремляющиеся прямо в лапы дьяволов колодца. Спешившись, я ринулся в проем и сбежал по каменным ступеням в темноту. Внутри царила невыносимая духота; не раз и не два я уже порывался повернуть назад, как в силу собственного малодушия, так и по причине спертого, затхлого воздуха, однако впереди и позади меня шли люди, так что мне волей-неволей пришлось обуздать страх – и затолкать его в глубины подсознания.
Спустившись в пещеру, я обнаружил, что зал освещен множеством сальных свечей, укрепленных в подсвечниках. Крышку с колодца сняли; вниз, в шахту, свешивалась веревочная лестница. Из глубин поднимался мерцающий зеленый дым – точно пронизанный светом пар. Те, что шли впереди меня – мужчины, женщины и дети с пустым взглядом, – методично перебирались через бортик и спускались в колодец. Все это происходило в гробовой тишине; жутко было наблюдать, с каким ужасающим безразличием жители Шильстон-Апкота устремляются навстречу гибели.
– Стойте! Остановитесь сейчас же! Господи милосердный, да не позволяйте же себя морочить! – закричал я, но все было тщетно. Едва я отпихивал от колодца одного, на его место вставал следующий; стоило мне отвлечься на него, и первый возвращался к лестнице. Никто даже не пытался оказать мне сопротивление; и все-таки все мои усилия ни к чему не привели.
Водрузить крышку на место было мне не по силам: даже если бы не раненое плечо, один я бы все равно не справился; так что я принялся кромсать веревочную лестницу ножом. Однако веревки оказались толстыми и крепкими, тонкое лезвие ничем не могло им повредить. Я понял, что больше не в состоянии терпеть атмосферу пещеры и это душераздирающее зрелище; голова у меня кружилась, ноги подкашивались, руки дрожали. Следующее, что я запомнил, – это как я стою на коленях на скалистом уступе и жадно хватаю ртом прохладный, чистый воздух, в кои-то веки даже не задумываясь о головокружительной пропасти, разверзшейся прямо передо мною – там, где железно-серое небо отвесно обрывается в черное озеро.
Я медленно доковылял по тропинке до вершины. С трудом вскарабкался в седло, пустил кобылку в галоп, проскакал сквозь распахнутые Скайлингденские ворота, мимо пустой сторожки привратника, по обсаженной деревьями аллее и натянул поводья перед самым особняком. Кошмарный круглый «глаз» над массивным каменным портиком на плоской грани фронтона зловеще взирал на все живое вдалеке и вблизи. Отныне я видел в нем не элегантное окно-«розу», нет, но существо злобное и коварное; вот как изменилось мое восприятие с того самого дня, как мы со сквайром беседовали с Уинтермарчами в гостиной. Унылый, изъеденный непогодой фасад из старого талботширского камня, потемневшие дубовые балки, величественные декоративные фронтоны, затянутая лишайником крыша, высокий ступенчатый щипец, мрачно нависающие гнезда труб – все это лишь усиливало ощущение скрытой угрозы.
Я громко позвал Марка, уповая в душе, что уж он-то не подпал под всеобщее безумие; я обыскал все пристройки, и позади особняка, и по бокам, и каретный сарай, и конный двор, и виноградник – тщетно! Возвратившись к крыльцу, я поднялся по ступеням и громко постучал в парадную дверь под портиком – раз, и другой, и третий, – но никто не откликнулся. Отказавшись от своих попыток, я уже собирался вскочить в седло, когда внимание мое привлекло какое-то движение за одним из окон верхнего этажа. Дрогнула занавеска – и за стеклом появились миссис Сепульхра Уинтермарч, ее маленькая дочь, а позади – представительный красавец с ястребиным лицом, мистер Бид Уинтермарч. Внимание их целиком поглощало трагическое зрелище за стенами: череда деревенских жителей, покорно бредущая навстречу гибели. Стоявшие за окном наблюдали за происходящим, однако не торжествующе, как можно было бы ожидать, а скорее с изумлением и страхом. И за это одно-единственное мгновение я понял, что Уинтермарчи сами – не более чем пленники усадьбы. Я помахал здоровой рукой, дабы меня заметили, и вновь выкрикнул имя моего друга; в ответ миссис Уинтермарч медленно, скорбно и безнадежно покачала головой.
Оставалось мне только одно. Я поспешил назад к руинам, извлек из ножен саблю и, призвав на помощь остатки мужества, вновь спустился в удушливую темноту пещеры. Едва оказавшись внизу, я атаковал крепкую и прочную лестницу острым стальным клинком. С мрачным удовлетворением следил я, как рассеченные веревки исчезают в дымящейся пасти колодца. Изрядно утомившись – победа далась мне нелегко! – я отступил на шаг-другой и внезапно оказался лицом к лицу с прелестной девушкой, в которой опознал мисс Бетти Брейкуиндоу, горничную из «Деревенского герба». Вообразите мое потрясение, когда она,
