— Сковородой. Сбоку по голове. Шесть лет назад, верно? У Джима всегда были подозрения. И не так уж редко в последнее время. Не там, где видно, этот урок она выучила. Бьет его по спине. Старческое слабоумие, если хотите знать мое мнение. Надо бы отправить ее куда следует.
— Кто вам это сказал?
— Уж во всяком случае, не она. — Элси свирепо поглядела на меня и закурила новую сигарету.
— Моя мать…
— Верьте чему хотите. — Бесспорно, она не пыталась представить себя в наилучшем свете. Но, собственно, зачем бы? Это ведь не было собеседованием перед устройством на работу. Когда она проводила меня до двери, я машинально протянул руку. Она коротко ее пожала и повторила:
— Вы не бросаете то, что вам нужно.
Я сказал моей матери:
— Мам, ты когда-нибудь била папу?
Она мгновенно определила мой источник.
— Вот что несет эта стерва? Можешь сказать ей от меня, что мы с ней встретимся в суде. Ее надо бы… извалять в дегте и перьях, или в чем они там их валяют.
Я сказал моему отцу:
— Пап, возможно, это глупый вопрос, но мама когда-нибудь тебя била?
Его взгляд остался ясным и прямым.
— Я упал, сынок.
Я отправился в медицинский центр и поговорил с энергичной женщиной в широкой плиссированной юбке, от которой исходил запах высокой принципиальности. Она начала работать там после того, как доктор Ройс ушел на покой. Медицинские карты, естественно, были недоступны: если есть подозрение на плохое обращение, она будет обязана поставить в известность социальную службу, мой отец обращался по поводу ушиба при падении шесть лет назад, ничего подозрительного ни до, ни после. Какие у меня свидетельства?
— Что-то, сказанное кем-то.
— Ну, вы знаете, что такое деревни. Или нет? Что за кто-то?
— Ну, кто-то.
— Вы считаете свою мать женщиной, способной на плохое обращение с вашим отцом?
Плохое обращение, плохое обращение. Почему не сказать «избивать», «колотить», «ударять по голове тяжелой сковородой»?
— Не знаю. Как можно это определить? Прочесть фамилию изготовителя, отпечатавшуюся сзаду наперед на лбу моего отца?
— Очевидно, все зависит от симптомов пациента. Если только член семьи не сообщит о возможных подозрениях. Так вы сообщите о них?
Нет, я не думал обличать мою восьмидесятилетнюю мать в подозреваемом нападении на моего отца, полагаясь на слова женщины шестидесяти с лишком лет, которая то ли спит, то ли не спит с моим отцом.
— Нет, — сказал я.
— Я мало видела ваших родителей, — продолжала доктор, — но они… — она помолчала, подыскивая нужный эвфемизм, — … они образованные люди?
— Да, — ответил я. — Да, мой отец получил образование шестьдесят… нет, больше, лет тому назад, как и моя мать. Я уверен, это много им помогает. — Все еще в сердцах я добавил: — Кстати, вы когда-нибудь прописываете «виагру»?
Она поглядела на меня так, словно окончательно удостоверилась, что я всего лишь источник неприятностей.
— За этим вам следует обратиться к собственному врачу.
Когда я вернулся в деревню, меня сковала внезапная депрессия, будто это я жил там и уже устал от этих зазнавшихся перекрестков с их мертвой церковью, свирепой автобусной остановкой, бунгало в стиле шале и дорогой лавкой, где есть все необходимое. Я полавировал на своей машине по полосе асфальта, преувеличенно именуемой магистралью, и увидел в глубине сада моего отца, трудящегося во фруктовой клетке, нагибаясь и подвязывая. Моя мать ждала меня.
— Джойс Стерва Ройс, они вполне заслуживают друг друга. Парочка тупиц. Разумеется, это отравляло всю мою жизнь.
— Ну хватит, мам.
— Не сметь на меня нукать, молодой человек! Прежде доживи до моего возраста. Вот тогда ты заработаешь такое право. Это отравляло всю мою жизнь. — Она не допускала никаких возражений; и она заново утверждала себя как родительницу.
Я налил чашку чая из чайничка у раковины.
— Он перестоялся.
— Не важно.
Навалилось тяжелое молчание, и вновь я ощутил себя ребенком, ищущим одобрения или хотя бы старающегося избежать выговора.
— Мам, ты помнишь Тора? — неожиданно для себя спросил я.
— Что помню?
— Тора. Когда мы были детьми. То, как машина ездила по всей кухне. Имела собственное мнение и всегда устраивала наводнения, помнишь?
— Я помню «Хотпойнт».
— Нет. — Почему-то мне обязательно требовалось расставить все точки над «и». — Я помню Тора. Очень гремел. С толстыми бежевыми шлангами.
— Этот чай невозможно пить, — сказала моя мать. — И кстати, пришли мне назад карту, которую я тебе дала. Впрочем, нет, просто выбрось ее. Остров Уайт, тупица. Штучки- мучки. Понял?
— Да, мам.
— Чего я хочу, если преставлюсь раньше твоего отца, в чем не сомневаюсь, так чтобы меня развеяли по ветру. Где угодно. Или пусть крематорий. Ты ведь не обязан забирать прах, знаешь ли.
— Не говори так.
— Он меня проводит. Скрипучее дерево дольше стоит. Тогда Регистраторша сможет заполучить его прах, верно?
— Не говори так.
— Поставит у себя на каминную полку.
— Ну, послушай, ма, если это случится, то есть, если ты умрешь раньше папы, у нее не будет на это никакого права. Решать буду я. Я и Карен. Никакого отношения к Элси это иметь не будет.
При упоминании этого имени моя мать вся подобралась.
— Карен — отрезанный ломоть, а тебе ведь я доверять не могу, а, сынок?
— Ма…
— Тайком пробираешься к ней в дом, ничего мне не говоря. Яблочко от яблони — вот, что ты такое. Всегда был сыном своего отца.
По словам Элси, моя мать отравляла им жизнь непрерывными телефонными звонками.