можно ждать его появления.
Юлия часто задавалась вопросом – когда и почему он умолк? Ничего не приходило в голову, кроме единственного объяснения. Вероятно, там, в монастыре, в святом месте ему было не так комфортно, как здесь. То есть – совсем не комфортно. А здесь – здесь был почти что ад. Настоящий ад, наполненный до отказа ее притворством и ложью. Ад с влюбленными и счастливыми глазами Вячеслава, когда вечерами он клал ее голову себе на плечо и нежно гладил пальцами волосы, пока разбирал стихи и ноты у себя на коленях. А еще – с не дающими жить спокойно ни одной секунды, жуткими предчувствиями чего-то более худшего.
И тем не менее Юлия радовалась этой необъяснимой передышке. Радовалась, зная подсознательно, что по-другому ей просто не выдержать. Постоянно помня, словно запрограммированный компьютер, свою главную и основную задачу. Родить этого ребенка.
…Вячеславу снилось что-то очень приятное.
Море. Или деревья как море. Или что-то еще – синее, зеленое, шумящее, волнующееся и волнующее. Оно гладило ноги, струилось по спине – волны заливали лицо или ветви шелестели в волосах, щекотали виски и шею? Скорее ветви, только вот что это за растение с прохладными глянцевыми листьями, гладкими, словно шелк… Он открыл глаза. Снова закрыл, чтобы не дать испариться горячему чувству, пугающему вкусной забытой новизной, чувству, похожему на счастье.
Когда он проснулся во второй раз, птицы за окном верещали как безумные, солнце запекало простыни, словно армянский лаваш, бриз расточал ласки сонной коже. Вячеслав протянул руку к подушке рядом. Обнял, уткнулся лицом, вдохнул… и не почувствовал запаха. Никакого, кроме своего – терпкий одеколон, табак, солнце. И все. Ах да… Она ведь ничем не пахла. Не совсем, конечно, и все же теперь от этого не осталось и следа – ничего, кроме двух стаканов виски на стеклянном столике.
Вот и прекрасно. Он почти счастлив – так все было здорово вчера! И кстати, чувствует он себя так великолепно тоже благодаря Юлии. Ведь если бы не она – сейчас привычно мучился бы головной болью, сухостью во рту, чувством вины перед собственным организмом, издателями и всем миром.
Ему было хорошо в это утро. И в следующее. Он еще не знал, но был уверен, что радость ждет его вслед за этим пробуждением сегодня и завтра. И послезавтра. Он чувствовал радость, хотя конечно же не знал, что готовит ему этот день. И следующий. И уж тем более не предполагал, что ожидает его вечером через три дня.
А этим вечером была встреча с читателями. Смешная и приятная, несмотря на глупость самой ситуации. Рассказывать людям, покупающим иллюзии, как эти иллюзии создаются, это же все равно что объяснять детям, обожающим мороженое, технологию смешивания агар- агара со сливками.
Назавтра были переговоры о сценарии, утомительные и нервные. Деловые, убийственно активные люди что-то бодро обсуждали с ним, не очень-то стараясь за располагающими улыбками скрыть стальной блеск в алчных глазах. Из разговора он вынес главное – то, что зрители через год увидят на экране, будет называться так же, как его второй роман и кроме названия не будет иметь с ним ничего общего. А еще то, что все это совершенно не важно, потому что его карьера и признание как писателя подошли, кажется, к своему апогею.
Была еще закрытая вечеринка по поводу какого-то юбилея чего-то глянцево- интеллектуального, то ли психологического журнала для домохозяек, то ли художественного фото-календаря для озабоченных банкиров. Его это не занимало, но иногда он с удовольствием наблюдал сумятицу тщеславного муравейника. Ему нравилось время от времени успокоить таким образом нервы. Быть там своим, оставаясь в то же время отчужденным, перекинуться парой фраз с двумя-тремя приятными людьми, а потом, устав от суеты и показухи, укрыться в тишину своего дома, в который раз порадовавшись, что он во всем этом не участвует.
И принять решение – одно из самых важных в своей жизни.
Но сначала нужно было все-таки кое-что выяснить.
– Скажи, – он старался говорить небрежно, чтобы Юлия не заподозрила, насколько ему это важно. – Скажи, а почему ты все-таки не общаешься с родителями? И не идешь к себе?
Юлия мучительно нахмурилась и закусила губу. Врать с каждым днем становилось все труднее, она чувствовала, что долго не выдержит.
– Я ведь уже говорила тебе… я прервала с ними отношения, когда ушла в монастырь. Мама была в ужасе, папа возмущался… Ну, я могу их понять. Только вот они меня – нет, – она грустно пожала плечами. – Так бывает. Ты разве о таком не слышал?
– Слышал, – кивнул он, решив не сдаваться сегодня ни в коем случае. – Но… я так и не понял другого. Пойми, во всем этом есть непонятные, а потому тревожные для меня моменты.
– Спрашивай…
В голосе Юлии звучала усталость человека, приготовившегося заранее к долгой, утомительной борьбе. Это лишь подстегнуло решимость Вячеслава выяснить хоть что-то за сегодняшний вечер. И он спросил в лоб:
– Но как ты вообще там оказалась? В этом монастыре?!
– Хм-м… – пока все оказалось гораздо проще, чем она предполагала. – Разочаровалась в жизни…
– Да? И что же ты такого делала… в жизни… что она тебя разочаровала?
– Просто пыталась жить.
– Ага…
У Вячеслава появилось очень неприятное ощущение, что его сейчас снова обведут вокруг пальца.
– А почему же тогда ушла из монастыря?
Она передернулась при воспоминании о визите Велемира. И того, что ему предшествовало.
– И рада бы в рай, да грехи не пускают…
В ее усмешке, грустной и необыкновенно злой одновременно, было что-то настолько ужасное и режущее глаз, что он отвел взгляд. И закончил на время этот невозможный разговор. Но Юлия знала – он обязательно к нему вернется, как возвращался всегда в течение этих двух месяцев.
И понимала, что когда-нибудь наступит момент, и больше невозможно будет обманывать его.
Так проходили недели. Мучительные недели, невыносимые, жуткие и прекрасные. На грани человеческих возможностей. Ночами они любили друг друга, как в первый раз. Или, скорее, как в последний. Ничего не помня о прошлом, ничего не желая знать о будущем. Засыпали под утро в объятиях друг у друга… и ей начинал грезиться Карлос.
Он снился ей почти каждый раз. Его глаза сталью раскаяния резали ей сердце, его мягкий голос звучал в голове обвинительным приговором, а его руки протягивались к ней в единственной отчаянной просьбе, которую она не могла и не хотела выполнить. Не предавать свою истинную сущность. А потом… потом она просыпалась. И вот тогда начинался настоящий кошмар.
Чудовище, поселившееся в ней, давало о себе знать. Хуже всего, что заканчивалось это все тем, что к вечеру Юлия начинала недвусмысленно и неоспоримо ненавидеть все. Всех. Себя. Планету. Страну. Город. И вообще саму жизнь. А самое главное – больше всего на
