тысячу раз лучше. Да, она лучше и тебя, и меня. Чище, честнее. Уж кому, как не мне, знать, каков ты на самом деле: все о себе, для себя. Она и об этом знает! И не нуждается в тебе! Не нужен ты ей!
Сагайдачный не стал дальше слушать. Ударом кулака распахнув дверь в фойе, он не вышел — ринулся из зала. Еще удар кулаком — и оказался на улице.
Горели высоко звезды. К ним, полыхая, тянулись заводские зарева. Дул свежий ветерок, но не мог остудить лицо Сагайдачного.
«Кончено с этим! Покончено! — приказал он себе. — Я с открытой душой, по-хорошему, а она. Дочь против меня настроила. Ладно же! Ни ее, ни дочь больше знать не хочу!»
В гостинице, на пороге номера, столкнулся с Анной.
— Как ты задержался. Мы с Гришей и распаковаться успели, и проголодаться. Здесь, говорят, ресторан неплохой. Идем скорей ужинать.
Он так поглядел на жену, точно впервые увидел.
В этот вечер Жанна чуть не опоздала в спортивный клуб.
Ей полагалось заниматься с семи часов вечера, но пришлось долго ждать трамвая, и потому лишь в самую последнюю минуту, запыхавшись, на ходу застегивая поясок костюма, она появилась на пороге зала.
— Ох и досталось бы снова тебе от Никандрова, — подкусил кто-то.
— А где он?
— Да тут!
Андрей Никандров, инструктор клуба, находился на той площадке, где был установлен турник. Одной рукой схватясь за оттяжку снаряда, другой, приподнятой, Никандров как бы сопутствовал вращению гимнаста. Когда же, оторвавшись от перекладины и недостаточно четко придя вниз, на мат, гимнаст пошатнулся — подозвал его и объяснил допущенную ошибку. Тут же заметил Жанну (она подошла ближе), кивнул: «Сейчас!», но не прервал объяснения:
— Следите за равномерным распределением тяжести. Соскок должен быть безукоризненно точным, литым!
В легких синих брюках, в белоснежной майке, плотно облегающей торс, Никандров выглядел юно (в действительности ему было под тридцать). Фигура стройная, скорее гибкая, чем мускулистая. Однако на руках, обнаженных до плеч, с тугой рельефностью обозначались бицепсы.
— Здравствуй, — сказал Никандров. — А я уж подумал — снова запаздывает Жанна!
— Ничего подобного. Я минута в минуту!
— Жаль только — минут этих у нас все меньше остается, — улыбнулся он в ответ. Улыбка была суховатой, одними уголками губ. — А потому сделай разминку, и начнем!
В первый момент перекладина трапеции показалась холодной, неподатливой. Но затем, стоило перейти в убыстренный кач, вслед за ним начать балансы и обрывы — все то, что придает работе воздушного гимнаста до невесомости легкую пластичность (какая обманчивая легкость!), — все переменилось, и Жанна радостно почувствовала: покорной, послушной сделалась трапеция.
Жанна и в школе увлекалась спортом: стометровку бегала, входила в волейбольную команду, участвовала в лыжных вылазках. Возможно, это увлечение подсказывалось инстинктом самосохранения: девочку тянуло к тому, чего не имела дома, — к здоровому и светлому, физически полноценному. Придя на завод, с первых же дней отыскала дорогу в спортивный клуб. И все же сперва не могла решить, на чем именно сосредоточить силы: то в одной секции занималась, то переходила в другую.
Однажды, нечаянно обернувшись, заметила наблюдающий взгляд Никандрова. Сперва не придала этому особого значения, а потом, убедившись, как пристально продолжает наблюдать инструктор, спросила у одной из подруг:
— Чего он так смотрит?
— Не обращай внимания! — ответила та. — Он всегда такой. Ужасно, до невозможности серьезный!
Наступил Первомайский праздник. Утром, весело распевая песни, Жанна шагала в колонне заводских демонстрантов. Вечером отправилась в Дом культуры — на молодежный бал.
Призывно грянул оркестр, но первой, самой смелой пары еще не находилось. Тогда-то — напрямик через зал, ничуть не смутясь от того, что к нему обратились сотни глаз, — Никандров подошел к Жанне:
— Разрешите?
Танцевали много, весь вечер. И в перерывах между танцами оставались вместе. Но странное дело, инструктор и теперь не спешил завязать разговор. Жанна поглядывала на него и выжидала.
Танец за танцем. Стены зала неслись навстречу, приближались почти вплотную. Однако в самый последний момент Никандров искусно менял направление, и опять раскрывался простор для танца, и конфетти разлеталось вокруг цветной метелью, и плечи щекотно опутывал серпантин.
В разгаре был последний танец, когда Никандров наконец нарушил молчание:
— Возможно, вы замечали. Я давно наблюдаю за вами!
— Подруги мне говорили.
— А сами не замечали?
— Да нет, не приходилось, — ответила Жанна. Потом поправилась: — Разве что раз или два! — Покраснела при этом, точно в чем-то уличенная. И вдруг рассердилась — Между прочим, вам бы следовало давно объяснить, что означают все эти взгляды?
Никандров кивнул:
— Объясню.
Ни на миг не прерывая танца (стены опять понеслись навстречу), он сообщил, что своей ближайшей целью ставит укрепление гимнастической секции.
— Потому-то, девушка, я и приглядывался к вам.
— Меня звать Жанной.
— Ладно. Вот что, Жанна. Есть такой красивый воздушный снаряд — трапецией называется. Думаю, вам был бы смысл попробовать. Правда, в официальные спортивные программы снаряд этот не входит. Но в индивидуальном порядке. Лично я убежден, что именно здесь ваше настоящее призвание.
Подружки на следующий день сказали: «Вот это да! Закружила ты на балу инструктора!» Жанна лишь отмахнулась, всем своим видом давая понять, что не придает значения вчерашнему. Однако спустя несколько дней приступила к занятиям под руководством Никандрова.
Изменился ли он? Нисколько. Остался таким же сдержанным, рассудительным, немногословным. И очень требовательным: ни в чем не давал поблажки.
«И откуда он такой? — иногда роптала Жанна. — Вот возьму и перестану ходить!» Но это были пустые угрозы, с каждым днем все желаннее становились занятия, трапеция, воздух.
Постепенно разузнала кое-что о своем наставнике. Оказалось, что до призыва в армию Никандров работал на этом же заводе, у станка. Отслужив армейский срок, пошел в Институт физической культуры. А после, окончив институт, опять появился на заводе — но уже не в цехе, а в спортивном клубе, в качестве инструктора.
— А ты чего интересуешься? — спросили подружки. — Никак по душе пришелся?
