наклона. Идя по канату, артисты исполняли сложные эквилибристические комбинации. И вот наступил финал номера. Самый молодой — юноша — стал подыматься по такой отвесной крутизне, что даже немыслимо было понять, как возможно подобное движение. Семья следила, семья провожала, семья сопутствовала. «Правильно! — отметил про себя Дезерт. — Он самый молодой, а значит, кормилец, надежда семьи!» Однако, продолжая все так же пристально следить за ходом номера, Дезерт вдруг почувствовал нечто такое, что было ему доселе незнакомо. И понял, в чем заключается это незнакомое и необычное: оно в поведении зрителей, зрительного зала.
Не так вел себя зал, как положено. Пускай семья волнуется, страшится, молит судьбу об удачном исходе. На то она и семья. На карту поставлено ее благосостояние, больше того — существование. Но ведь те, кто находится в зале, — они чужие. Они заплатили за зрелище и хотят в полной мере получить все то, чем грозит головоломный номер.
Нет, не так, как положено, вел себя зал. И тогда, оторвав взгляд от подкупольного пространства, обратя его к зрителям, Дезерт увидел, что они воедино с семьей канатоходцев и что каждый в зале сопутствует подымающемуся по почти отвесному канату и сопереживает не грозящую опасность, а удачность и уверенность движения, шага, взмаха балансиром. Нет, не пятеро, поднявшиеся на канат, — весь зал был в этот момент единой семьей.
Достигнув предельной точки, канатоходец на мгновение замер. Сразу затем скольжение вниз — скольжение, прыжок, полет, и это все в стремительнейшем вихре. И вот уже манеж под ногами — желанная, надежная цирковая твердь. И до чего же на ней хорошо. И до чего же ликующе — точно он сам мгновение назад совершил непостижимый прыжок- полет — встречает зал отважных канатоходцев.
«Вы еще не видели нашего зрителя!» — вспомнились Дезерту слова Морева. Раздраженно, упрямо поморщился, но тут же, снова сделавшись официально-непроницаемым, обернулся к управляющему:
— Могу поздравить. Действительно превосходный номер. Экстра-класс! Итак, встречаемся завтра с утра?
Управляющий подтвердил и высказал убеждение, что ничто не помешает успешному и быстрому завершению переговоров.
— Я буду этому рад, — сказал Дезерт.
И в самом деле, поначалу переговоры носили вполне обнадеживающий характер. Ранний час, когда голова ясна и мысли по-особому отчетливы, пунктуальность, с какой управляющий встретил Дезерта на пороге своего кабинета, и даже скромность обстановки кабинета — все это расположило импресарио, и он не стал возражать против тех номеров, какие Союзгосцирк предлагал включить в программу зарубежной поездки.
Осложнение возникло лишь тогда, когда управляющий назвал аттракцион Сагайдачного.
— Сагайдачный? — не без труда переспросил Дезерт. — Я не слышал. Какой это номер?
— Аттракцион! Крупный, сильный аттракцион! — заверил управляющий. — Всюду пользуется прочным успехом!
— Не слыхал! — повторил Дезерт. Таким он был всегда: до поры до времени покладист, но ни на миг не забывал о конечных своих интересах. — Не могу ли я получить более подробную справку?
Управляющий, позвонив Неслуховскому, попросил принести рекламный материал. Тот принес, и в течение нескольких минут импресарио весьма внимательно знакомился с плакатами и фотографиями.
— Нет, не подойдет, — бросил он наконец.
— Что вы! Интереснейший аттракцион.
— Не подойдет.
— Но почему? Могу ручаться.
— Ручаться не надо, — так же бесстрастно, но категорично сказал Дезерт. — Механические аттракционы — это вчерашний день. Техника настолько вошла во всю жизнь, что уже примелькалась, не возбуждает интереса. И без того слишком много техники. Не подойдет!
— Вы глубоко заблуждаетесь, господин Дезерт, — возразил управляющий (он также был не из покладистых, быстро сдающих свои позиции). — Весь вопрос в том, что называть механическим аттракционом. Если артист превращается в слепой придаток механизма — тогда согласен с вами. Но тут дело обстоит иначе. Сагайдачный не только владеет гоночной машиной. Он показывает лучшие человеческие качества — и смелость, и высокую одухотворенность. Почему бы вам, господин Дезерт, самому не убедиться в этом? Посетив Горноуральск, вы смогли бы лично увидеть аттракцион Сагайдачного!
— Горноуральск? Где этот город?
Неслуховский показал кружок на карте, висевшей возле стола:
— Хоть это и за Уральским хребтом — самолет доставит вас за три часа.
— Нет. Я не могу. Я не располагаю временем, — наотрез отказался импресарио.
Прервали разговор, условившись вернуться к нему завтра.
Покинув кабинет управляющего, Дезерт столкнулся в коридоре с Игнатием Ричардовичем Порцеробом. Встреча была далеко не случайной. При всей своей внешней восторженности и экспансивности, ведущий режиссер был человеком практичным, всегда стоял на страже своих интересов. В частности, весьма рассчитывал, что постановочное решение заграничной гастрольной программы поручено будет ему.
— Рад приветствовать вас, господин Дезерт! Надеюсь, переговоры привели к счастливому результату?
Дезерт промолчал, и тогда Игнатий Ричардович (как никто другой, умел он при любых обстоятельствах продолжать разговор) вернулся к вчерашнему цирковому представлению, к тем номерам, какие в нем поставил, и вообще к своей непомерной режиссерской занятости и связанному с этим утомлению.
— Да, да, господин Дезерт! Иной раз мечтаю об одном — о тишине, о покое. Видимо, возраст сказывается. Пора на отдых. Кстати, как раз сейчас мы заканчиваем строительство дома для престарелых артистов. Прекраснейший дом: на берегу моря, под южным солнцем. Почему бы и мне не постучаться в этот дом? Тем более в нем будут жить славнейшие в прошлом артисты!
Он назвал ряд имен. Назвал и Николо Казарини.
— Как вы сказали? — с внезапной настороженностью перебил Дезерт. — Казарини?
— Да, да, Николо Казарини! Когда-то он гремел не только в России. Не было в Европе лучшего жокея.
— Казарини. О да, я вспоминаю. Он имел ангажемент у моего отца, — сказал Дезерт. — А где он сейчас, Николо Казарини? Здесь, в Москве?
— Нет, живет при Горноуральском цирке.
— Вот как! Горноуральск! — полувопросительно-полуутвердительно повторил Дезерт, и что-то пробежало по его лицу. Он поспешил расстаться с режиссером.
Казарини! Николо Казарини! В течение всего дня, продолжая знакомиться с Москвой, господин импресарио не раз возвращался мыслями к этому некогда знаменитому жокею. К собственной юности. Особенно к одному, навек запомнившемуся дню.
В то далекое утро, репетируя с рассвета, отец готовил новую конную карусель. В работе что-то не ладилось, и Франсуа Дезерт становился все раздраженнее. В такой час лучше было не попадаться ему под руку. Пьер-Луи намеревался тихонько выйти из зала, но
