представления о небесных камнях-аэролитах. Его история хронически повторяется при каждом новом завоевании научного гения.
Девушка разочарованно протянула:
— Значит, пока всё это одни предположения?
— Далеко нет. В паспорте на звание живого существа предусмотрены обязательные пункты: известная степень самостоятельности, то, что называют индивидуальностью существования, размножение, восстановление утрачиваемых тканей и движение. Всем этим требованиям кристаллы отвечают.
Девушка оторвалась от микроскопа, взглянула на доктора, спросила, капризно- кокетливым тоном смягчая недоверие:
— Я ничего, конечно, не понимаю, вы не будете надо мной смеяться? Я хотела спросить, этот ваш, как его… Леман разве не может тоже ошибаться?
Доктор улыбнулся.
— Недоверие — лучший залог успеха в научном исследовании. В данном случае вы, однако, не правы. Леман, помимо оригинальных работ, привёл в систему и проверил работы целого ряда других учёных. Я могу перечислить вам Эрдмана, Когена, фон Шрена, Треска Ледюка…[4]
— Боже мой, Боже мой!..
— Пшибрама, Остена, Гасслингера…
— Доктор, ради Бога. Я уже стыжусь своего недоверия.
Доктор продолжал, улыбаясь:
— Все эти учёные обнаружили у кристаллов явления питания, разумеется в самой простейшей форме, способность заживлять ранения, расти и побуждать размножение себе подобных. Всё это не только по внешности, но и по существу сходно с теми же явлениями у животных и растений.
Доктор порылся на столе, открыл плоский продолговатый кожаный ящик с рядами узеньких стеклянных пластинок, отыскал новый препарат, придвинул к себе микроскоп. Осторожно вращая кремальеры предметного столика, заговорил снова:
— Вы знаете, что живые ткани утомляются, нуждаются в отдыхе? Такой авторитет, как знаменитый лорд Кельвин, установил явления усталости и отдыха для… металлов. Наш калькуттский собрат, физик Боза, пошёл ещё дальше, нашёл лекарства против усталости металлов. Те же самые, что для мускулов человека, — тёплые ванны и вибрационный массаж.
Доктор урегулировал свет, приник на минуту к окуляру, подвинул инструмент своей слушательнице.
— Теперь ничего не вижу… Нет, нет, вижу. Какая-то сетка и тёмные пятнышки…
Доктор сказал:
— Вы не специалистка, но вам приходилось читать, что все живые и растительные тела состоят из микроскопических клеток, снабжённых плотным ядром, которое висит или плавает — как хотите — в менее плотной массе — плазме. Ваши тёмные пятнышки — ядра, а сетка — границы клеток.
— Да, да, я слышала. Ведь это кожа?
— Это металл. Металл, тончайшим слоем в расплавленном виде налитый на холодную пластинку. Таких аппаратов из сотни удаётся один. Этой удивительной картиной, раскрывающей нам тайну строения металлов, мы обязаны профессору Карто и его соратникам фон Шрену, Треска, Остену, Шпрингу. Расплавьте на пламени паяльной трубки стекло, и вы убедитесь, что и оно построено из клеток.
Хорошенькая слушательница внезапно вздрогнула, подняла голову от окуляра. Наивно передёрнув плечами, уставилась на огонь. Произнесла задумчиво:
— Но ведь это ужасно!.. Если они живые. Вы подумайте. Вы сидите в комнате совершенно один. Убеждены в этом. А на самом деле вас окружает целая толпа живых… вещей. Может быть, они слушают, смотрят на меня. И…
— Смотрят едва ли, — рассмеялся доктор. — Но весьма возможно, они каким-либо образом, по-своему, чувствуют ваше присутствие. Но зачем же бояться. Никогда не надо забывать, что всё наше тело состоит из тех же мёртвых вещей. Вы читали в любом иллюстрированном журнале, что тело человека — столько-то воды, железа, соли, извести… Чего же бояться родных своих братьев? Ведь даже белок, основа растительных клеток, не что иное… Да, позвольте. Я вам сейчас покажу.
Доктор быстро переменил препарат.
— Вот вам картина типичнейшей деятельности живой ткани — размножение клетки делением. Вы заметили там, где тельце дало перетяжку, прямолинейные чёрточки, словно веники, друг к другу раструбом. Этот таинственный рисунок является в белке в период размножения. Смотрите сюда.
Доктор порылся между брошюр, достал проволочный остов какой-то странной фигуры: было похоже на две сложенные основаниями многогранные пирамидки, вроде тех, с каких дети в школе рисуют контуры геометрических тел.
— Смотрите на свет, — доктор приподнял проволочный скелетик вровень с белой подкладкой абажура. — Узнаете? Ну да, та же фигура, что сейчас наблюдали в микроскопе. А знаете, что это? Это рёбра геометрических сечений кристалла. Да, да… Профессор Кромпехер доказал, что типичнейший жизненный процесс живой клетки подчинён законам кристаллизации. Таинственный рисунок — простое преломление света в гранях кристаллизующейся массы.
Генерал де Марелль шумно поднялся с дивана, опёрся тяжёлой ладонью о письменный стол.
— Cher maitre![5] Однако, того… позвольте и мне. Это, знаете, такая чертовщина выходит.
Генерал грузно ввалился в кресло, оставленное дочерью, тщетно старался поймать головку микрометрического винта.
— Rien ne va…[6] Ах, чёрт, в самом деле любопытно. Живая, изволите говорить, клетка? Вуаля! Живая, а лежит себе смирно. Да, много есть, друг Горацио… Как это бишь?
Генерал с почтительным выражением повертел в руках проволочный остов, помычал неопределённо: «А… гм-м…» Внезапно, осенённый сопоставлением, повернул своё массивное туловище в сторону хозяина так, что жалобно треснуло кресло.
— Cher maitre! Знаете, что пришло мне в голову? Вы утверждаете, что вся эта мерзость живая. А? Ну а золото? Тоже металл. Презренный и прочее. Стало быть, страсть к этому металлу можно объяснить.
Доктор перебил:
— Профессор Осмонд и Остен, чтобы узнать, живёт ли золото, обернули золотой цилиндр свинцовой пластинкой. Золото… проросло металл; тончайшими нитями-жилками оно внедряется в олово…
— И в душу? Хо, хо… — генерал расхохотался сам своему каламбуру. — Знаете, драгоценнейший, ну вас совсем. Вас послушать, купоны остричь рука не поднимется. Чикнешь ножницами, а они заплачут. К чёрту коммерцию. Завтра записываюсь в студенты.
Эме де Марелль придвинула к столу шезлонг, устроилась в нём, закинув под голову руки, вся одетая призрачной полутенью абажура, молча мерцала большими разгоревшимися глазами.
Маленький Джек, молча всё время ютившийся в углу большого дивана, зашевелился, сказал своим странным, будто подслушивающим голосом:
