Вадим решил, что нужный разговор так не склеится. Кто, в конце концов, здесь главный? Если он — то нельзя, чтобы Кузьмичев ему про него рассказывал. Как бы оценки выставлял. С другой стороны, он сам спросил.
— А вы знаете, откуда слово „шмон“ пошло? — решил сменить тему Вадим.
— Честно говоря, нет, — легко переключился Кузьмичев, при этом взгляд сразу стал мягче, он смотрел на Вадима по-приятельски.
— На идише „шмон“ — это „восемь“. В Одесской тюрьме, еще до революции, в восемь утра в камерах устраивали обыск. Оттуда и пошло: обыск — это шмон.
— Так я смотрю, вы не только нам революцию устроили, но и наш язык обогатили неприятными словами? — Владимир шутил с таким видом, будто разговор происходил не в стенах Бутырки, а на дружеской вечеринке.
— Ну почему только неприятными? А „халява“?
— Что, это тоже ваше?
— Ну, во-первых, я не согласен с определением „ваше“. Хотя это долгий разговор. Отдельный. А что касается слова „халява“, то оно тоже заимствовано из идиша. Халява — это молоко.
— Какая связь? — Владимир устроился поудобнее на привинченном к полу стуле. Казалось, он выбирает позу, сидя на старинном кожаном диване с множеством подушечек.
— По законам иудаизма в доме перед субботой не может оставаться никаких молочных продуктов. Верующие иудеи их выставляли в пятницу вечером на пороге своих домов, а жившие по соседству и, кстати, в дружбе с ними белорусы и украинцы, те, что победнее, ходили и собирали. Отсюда и пошло в русский язык — халява.
— Не знал. — Казалось, оба собеседника вообще забыли, где они находятся и по какому поводу встретились. Но это было не так. Просто шло взаимное прощупывание. Поиск психологической совместимости. А тема… Тема значения не имела. — А почему, Вадим Михайлович, вы говорите то „евреи“, то „иудеи“? Разве есть разница?
— Разумеется! Иудей — это последователь одной из религий. Иудаизм это и вера, и стиль жизни, и определенная пища…
— Кошерная? — проявил осведомленность Кузьмичев.
— Да. Более того, и, что важнее, это проживание только среди единоверцев, браки только между ними. В конце концов, это единая культура, включая язык, систему ценностей, традиции.
— Ну, хорошо! А евреи? — Владимир, казалось, искренне заинтересовался объяснениями Вадима.
— А еврей — это запись в паспорте. Представьте себе, что вдруг из паспорта уберут „пятый пунш“. Как вы отличите еврея от нееврея?
— По внешности, — не задумываясь, ответил Кузьмичев.
— Это как это? — Вадим иронически ухмыльнулся. — Эфиопы, таты — горские иудеи, — они исповедуют иудаизм. Одни негры, другие кавказцы. У них одинаковая внешность? А караимы? Они исповедовали иудаизм, но были чуть ли не арийцами. Их даже Гитлер не трогал. А я, кстати, по-вашему, кто?
— Вы только не подумайте, Вадим Михайлович, что я антисемит. Но думаю, вы — еврей. — Кузьмичев сказал это как-то смущенно, извиняясь.
— И в чем это выражается? — Вадим, казалось, занервничал. — Я имею в виду, как вы это определили?
— Ну, во-первых, вы — брюнет. Во-вторых, говорят — умный. — Кузьмичев улыбнулся; опять-таки, извиняющейся улыбкой. — Потом, у вас лицо вытянутое.
— Хорошо. Смотрите, вы — тоже брюнет. По слухам, вовсе не дурак Наоборот. — Осипов наседал. — А у охранника, который вас привел, лицо вдвое вытянугее моего. Что, вы оба теперь тоже евреи?
— Ну, насчет охранника не знаю, а я — крещеный. — Интонация ответа была такая, будто Кузьмичева только что обвинили в гомосексуализме.
— Значит, если я крещусь — то тоже, по-вашему, стану неевреем? — Как опытный шахматист, просчитав варианты наперед, знает, что партия выиграна, так и Вадим понимал, что загнал собеседника в ловушку, из которой тому уже не выпутаться.
— Разумеется! — Кузьмичев же в свою очередь не сомневался, что победа в словесной дуэли одержана им.
— Вот и договорились! — Вадим стал произносить слова медленно, спокойно, растягивая паузы между ними: — Вы только что признали, что еврей или нееврей — это вопрос крещения. Значит, веры. А я говорю, что это утверждение верно для определения „иудей“. И это не равнозначно определению „еврей“. Что вы только что сами и признали.
Кузьмичев открыл было рот для ответа, но не получилось. Рот он закрыл, хмыкнул и, наклонив голову, посмотрел на Вадима уже несколько иным взглядом. С любопытством, что ли.
Прошло не меньше минуты.
— Я буду работать с вами, Вадим Михайлович. — Кузьмичев протянул руку. — Володя.
— Вадим. — Осипов принял рукопожатие подзащитного. Можно было ехать к Лене. Говорить по делу времени уже не осталось. Вадим нажал кнопку вызова охраны.
Маша Черных родилась в Севастополе, Отец-подводник все двадцать лет, до выхода на пенсию, прослужил в Черноморском флоте. Дослужился до капитана второго ранга. Маша была единственной дочерью, любимой и балуемой. Но при этом выращенной в строгом соответствии с понятиями морали и нравственности, проповедовавшимися отцом на его лодке. Замполит все-таки. Не инженеришка какой-нибудь.
Маша встретила Кузьмичева на пляже. Он уже был при деньгах и замутить Маше мозги смог легко и быстро. Повадки молодого москвича, дарившего ежедневно по огромному букету роз, угощавшему в ресторане всем, чего только душа ни пожелает, за неделю сделали свое дело. Маша решила, что больше ей беречь свою девственность незачем…
Вернувшись со свидания поздно ночью, Маша рассказала под страшным секретом маме, что стала взрослой. Вроде бы и пора уже, все-таки двадцать один год, через 10 месяцев диплом пединститута получать. Но папа, которому жена доложила о происшествии сразу же, поднял дикий крик и посередь ночи вытолкал дочь на улицу. Маша поехала в дом отдыха, где прокралась мимо спящего у ворот деда-вахтера, и постучала в окно номера люкс Кузьмичева. Благо находился тот на первом этаже.
Кузьмичев Машу успокоил и наутро явился к ее родителям просить руки и сердца. Те от неожиданности дар речи потеряли. Уж они-то и насмотрелись, и наслышаны были про курортные романчики залетных москвичей предостаточно. И вдруг нате вам! И дочь пристроили, да как! В Москву. И жених вроде при деньгах, с квартирой. Говорит, „Волга“ у него. Ну, что в торговле работает, это, конечно, плохо. Однако, с другой стороны, Машка хоть жить будет хорошо. А там, глядишь, и они к ней поближе, может, в Подмосковье, обменяются. Срослось вроде.
Через год Маша родила Тимофея. Работать, разумеется, не пошла. Мужниных денег хватало.
Конечно, Маша догадывалась, что Володя „гуляет“. Пару раз попробовала было поскандалить, но без толку. Кузьмичев ей популярно объяснил — что он делает, где бывает, с кем встречается — это его дело. Если дома не ночевал, значит, либо на работе, либо с друзьями в преферанс играет. Не устраивает — скатертью дорога. Квартира его, машина его,
