звонил ее заведующий кафедрой Владимир Юрьевич Смоленский и просил срочно к нему заехать. Надо о чем-то важном посоветоваться.
Вадиму совсем не хотелось ехать. Но отказывать человеку, от которого зависела защита диссертации жены, было крайне неосмотрительно.
Смоленский провел Вадима в кабинет и плотно закрыл дверь.
— Вадим, разговаривая с вами, я очень рискую, — Губы профессора нервно подрагивали.
— Что стряслось? — не понял Вадим.
— Меня сегодня вызвал наш университетский куратор от КГБ и подробно расспрашивал про Лену и про вас.
— Что его интересовало? — напрягся Осипов.
— Я так до конца и не понял, — признался ученый. — Они ведь всегда ходят вокруг да около. Но мне показалось, что его интересовало, знаю ли я что-нибудь о каком-то мебельном деле, которое вы сейчас ведете. Вам это о чем-то говорит?
— Я не веду сейчас никакого мебельного дела, — на всякий случай соврал Вадим. Хотя не очень-то и соврал: дело действительно было не про мебель. — Дайте-ка подумать.
Возникла пауза, затянувшаяся на несколько минут. Смоленский не торопил. Только бамбуковая палочка нервно крутилась у него в руках.
Вадим пытался разобраться, что происходит. Первое — комитетчики пытаются узнать, не рассказывала ли Лена Смоленскому что-либо о Кузьмичеве, что может их затрагивать или интересовать. Нет, маловероятно. Если бы они так боялись, что Володя их заложит, „замочили“ бы его к чертовой матери, и дело с концом. Да и слишком наивно полагать, будто все болтуны. И Володя, и он, и Лена. Нет, это не вариант. Тогда что? Пытаются узнать через Ленку, кто платит за его работу и, следовательно, с кем Кузьмичев связан? Для этого и „хвост“ пустили? Вряд ли. Все-таки Контора — организация серьезная. Наверняка им хорошо известно, кто с кем и как связан. Не надо было для этого судебного процесса ждать. Можно просто Машин телефон послушать. Наверняка и послушали. А, вот где собака зарыта! Может, Ленка от Маши что-то узнала и поделилась со Смоленским? Это — вероятно. Что еще? Как вариант — психологическая атака на него, на Вадима. Понимали, а может, и попросили, кто знает, чтобы Смоленский с ним поделился? Расчет простой — он начнет дергаться и скажет лишнее. Либо Смоленскому, либо по телефону кому-нибудь. Хрен вам! Не дождетесь. Смоленский терпеливо ждал.
— Знаете, Владимир Юрьевич, — подчеркнуто спокойно произнес Вадим, — что-то ничего толкового на ум не приходит.
— Понимаю. — Смоленский смотрел на Вадима по-отечески ласково. — Я и не прошу вас мне ничего рассказывать. Даже наоборот: меньше знаешь — лучше спишь. Только не надо думать, пожалуйста, что меня просили с вами поговорить. Ладно?
— Да что вы, я и не думал, — удивился прозорливости профессора Вадим.
— А вот это неправда. Любой на вашем месте подумал бы так в первую очередь. Любой умный человек — Смоленский улыбнулся. — Но нельзя исключать, что они там как раз и рассчитывали, что я вам об этом сообщу. Они хорошие психологи. Поверьте, я знаю.
— На Лениной защите это никак не отразится?
— А вот это уже моя забота! Сюда им нос не дам сунуть! Достали! — неожиданно зло отреагировал завкафедрой, вспомнив, видимо, собственные обиды на Контору.
В тот вечер Вадим позвонил Автандилу уже с медицинским вопросом. Какое снотворное принять. Понимал, что так просто ему не уснуть. Банальные 50 капель валокордина сработали замечательно.
Утром Вадим проснулся с твердым решением — теперь он пойдет до конца, невзирая ни на что! Коли на него пытаются надавить — значит, боятся. А если боятся — значит, он что-то может. Ну вот и сделает! К тому же у них сейчас свои проблемы — гласность и перестройка многое изменили. Вдруг Вадима осенило! Многие „известинцы“ поддерживали дружеские отношения с Егором Яковлевым, нынешним главным редактором „Московских новостей“. Каждый номер этой газеты становился сенсацией, там „мочили“ и КПСС, и КГБ, и все, что еще недавно казалось незыблемым и неприкосновенным. Журналистов стали бояться. Их даже назвали „четвертой властью“. Ох, как бы сейчас не помешала статья в серьезной газете о деле Кузьмичева! Себя, по крайней мере, Вадим бы точно обезопасил.
С Женей Ждановым договорились встретиться в воскресенье днем. Женя выслушал рассказ Вадима с большим интересом. Это удивило, поскольку Женины цинизм и леность были притчей во языцех. Если уж он заинтересовался — значит, материал того действительно стоил.
— Я сам напишу! — решил Женя. — А с Егором договорюсь, чтобы он опубликовал. Наши, „известинские“, перебздят!
— Сколько это потребует времени? — поинтересовался Вадим.
— Не дави! — Женя обозлился. — Я не собираюсь тебе помогать торгаша вытаскивать. Меня комитетские методы бесят. Бл…ди! За свою жопу боятся. — Потом, вспомнив, о чем его, собственно, Вадим спросил, уже спокойнее ответил: — Раньше чем через месяц — не жди.
— Спасибо! — поблагодарил Осипов.
— За что? — удивился Женя.
— Что не врезал. — Вадим рассмеялся.
— Да иди ты! — миролюбиво послал Жданов.
— Ну вот, наш последний совместный обед, — вдруг в конце застолья сообщил Иванов.
— Почему? — спросила Минх.
— Завтра начинаются прения сторон, — вместо прокурора ответил Вадим.
— И какая связь? — Шатунова удивленно смотрела на мужчин, каждый из которых был ей симпатичен по-своему. С обоими было очень интересно. В обоих было что-то свое. Вадим более нервный, лучше образован, зато Иван — настоящий мужик, от него веяло спокойствием, силой.
— Товарищ прокурор хочет настроиться на обвинительный лад, — иронично начал Вадим. — А мое присутствие беспокоит его совесть. Я прав? — Вадим ехидно взглянул на Иванова.
— Совесть здесь ни при чем. С ней все и так в порядке. Просто со времен, когда занимался боксом, перед боем настраивал себя на неприязнь к противнику. А вы, Вадим Михайлович, с завтрашнего дня — мой противник — Поняв, что сказанное прозвучало слишком сурово, Иванов пояснил: — Всего на несколько дней, до окончания прений.
Женщины растерянно посмотрели на Вадима. Такая хорошая компания сложилась, обидно!
— Иван Иванович прав. Я также настраиваюсь. Завтра мы вступаем в непосредственную борьбу друг с другом. Это правда. А вот после приговора предлагаю просто собраться вместе и пообедать. У нас, адвокатов, говорят так — клиенты приходят и уходят, а мы остаемся.
— Да, людьми оставаться надо всегда, — по-учительски уверенно заключила Шатунова.
— Даже когда болеешь, — неожиданно добавила Минх.
